Сфера 17 - Ольга Онойко

Николас налил себе коньяку, поиграл им в бокале.

— Я не слишком хорошо разбираюсь в табаке, — продолжал он. — Чисто теоретически. Это урожай из Алемских низин, с нотами вишни и шоколада. Вишню я чувствую, а насчёт шоколада не соврали?

Фрайманн выдохнул дым. Теперь он улыбался открыто, но смотрел в пол.

— Не соврали, — ответил он, наконец. — Действительно, шоколад.

Николас отпил из бокала.

— А у меня земляника и травы, — весело сказал он. — Считается редким сортом, но на Циа единственный. Последняя закупка перед изоляцией. Эрвин, а почему вы не пьёте?

— Не пьянею. Зато похмельем страдаю.

— И впрямь не стоит… Знаете что? Вам нравится сигара? Забирайте коробку. Считайте моим подарком.

Фрайманн недоумённо моргнул, наклонил голову к плечу.

— Спасибо.

Николас улыбнулся.

С сигары пора было стряхнуть пепел. Эрвин приподнялся, вытянул руку… Николас вдруг осознал, что сидит перед ним на краю стола, в позе, которую обычно называют легкомысленной. Пепельница стояла у него под боком; наклонившись вперёд, Эрвин едва не задел его рукавом. Пепел слетел не сразу. На несколько мгновений Фрайманн застыл в неудобном положении, — напряжённый, совсем рядом с Николасом, настолько близко, что нашивки на рукавах их кителей зацепились друг за друга.

Мурашки пробежали по спине. Николас опомнился и быстро сдвинулся в сторону. Сердце бухало где-то на уровне галстучного узла.

Я сошёл с ума, мелькнуло у Реннарда в голове, я заигрываю с Чёрным Кулаком.

Я пьян.

Надо сменить тему, велел он себе, немедленно заговорить о чём-то серьёзном… Хорошо, что я открыл окно. Ветер холодный, сейчас всё пройдёт… Он выпрямился. От греха подальше стоило бы обогнуть стол и сесть в своё кресло, но он пригласил Эрвина не для того, чтобы обсуждать дела, а для дружеской беседы. Я слишком сильно сократил расстояние, подумал Николас, это было очень глупо, но резко увеличивать его теперь нельзя… Фрайманну плевать на этикет, но это не этикет, это инстинкты. Он сочтёт моё бегство за проявление неприязни.

Найти серьёзную тему, со злостью подумал он, вот чёрт! Серьёзную тему для дружеской беседы. Я сам себя загнал в угол. Проклятые инстинкты. И проклятый коньяк. Слишком уж легко пьётся.

Фрайманн смотрел на него внимательно. Или так просто казалось из-за его неестественно чёрных глаз… На Циалеше мало темноглазых, причиной тому какая-то специфика микроэлементного состава пищи. Почти у всех глаза голубые или серые…

Инстинкты.

Инстинкты выгибают тело, расширяют зрачки, заставляют сердце быстрее гнать кровь по жилам. За стеклом и сталью сознания шевелится, ворочается древнее, ночное… примитивное, неразумное желание, первобытный зов…

Это проблема, постановил Николас, и её тоже нужно решить. Нельзя пренебрегать собственным организмом, он за такое мстит. Я мог погибнуть оттого, что загляделся на шейку Кайла Джонса, а сегодня чуть было не начал флиртовать с Фрайманном. Завтра же подумать об этом, чтобы больше не повторялось.

Николас перевёл дыхание, постоял немного, глядя в окно, а потом уселся на диван. Фрайманн развернул кресло к нему.

— Пять лет прошло, — негромко проговорил Реннард. Голос его чуть дрожал, но это можно было списать на ностальгию. — Пять лет назад всё изменилось. Никто не мог предсказать, к чему мы придём. Я помню то чувство… Вчера мы были восставшим народом и сражались с правительственными войсками. А назавтра мы стали правительственными войсками и преследовали отступающие силы интервентов. В этом было что-то безумное и… и сказочное. Мир стал с ног на голову. Реальность фантастичнее вымысла. Эрвин, вы помните те дни?

Фрайманн поразмыслил, смакуя сигару, и ответил:

— Как сейчас.

— Что вам запомнилось больше всего?

Я несу бред, подумал Николас с досадой, но уж лучше так. Сейчас я приду в себя, и всё устроится.

Фрайманн думал. Снова стряхнул пепел, принюхался к тонкому аромату дорогого табака.

— Мы брали президентский дворец, — сказал он. — Пять лет назад в это самое время. Я помню, как глупо была организована оборона. Мы готовились к штурму крепости, а там… — Он махнул рукой, усмехаясь. — У нас — двое легкораненых и ни одного убитого. Их потери — двести двадцать человек, не считая пленных.

— В правительственных войсках служили профессионалы, — заметил Николас. — Странно.

— Да, — Фрайманн кивнул. — Наёмники. Многие — экспаты из внутренних сфер. Они никогда не шли на риск. В правительстве ждали, что на Циа пошлют миротворческий контингент, но Совет Двенадцати Тысяч им отказал. Ко времени штурма это уже стало известно. Правительство готовилось к эвакуации. Но приказа отступать по войскам не было. Никто ничего не понимал. Шум, неразбериха, младшие командиры в панике, старшие уже сбежали. Мы шли как нож сквозь масло.

— А президент?

Фрайманн помолчал. Николас воспользовался паузой, чтобы поставить свой бокал на стол: он зарёкся пить.

— Я думаю, его убили свои, — сказал Фрайманн. — От товарища Кейнса поступил чёткий приказ брать живым. Никто из моих бойцов его бы не нарушил. Была малая вероятность, что его убьют при попытке сопротивления. Но он не сопротивлялся. Я осмотрел кабинет. У президента был револьвер, но он не брал его в руки. Он сидел за столом, застреленный в затылок. Это наёмники. Мои бойцы так не убивают.

Николас покачал головой.

— Николас, — сказал Эрвин с долей удивления, — зачем им это понадобилось?

— Чтобы выставить нас преступниками и дикарями, — ответил Реннард устало. — Мы собирались судить президента и правительство за измену Родине. Это было бы слишком цивилизованно для военной хунты… с точки зрения Совета. Кстати, поэтому они и не стали присылать войска. Миротворцы Совета не могут подавлять народные выступления.

Эрвин кивнул.

И вдруг изменился в лице. Мрачные глаза расширились, густые брови сошлись к переносице. Он меня понял, подумал Николас, он понял.

— Миротворцы могут свергнуть диктатора, — тихо, утвердительно сказал Фрайманн.

— Да, — просто ответил Реннард.

Фрайманн резко выдохнул дым.

— Тогда чего они ждут? — сквозь зубы спросил он. — Прошло пять лет.

Николас закрыл глаза.

— Они ждут, когда люди устанут от изоляции, — медленно сказал он. — Когда окончательно выйдет из строя вся импортная техника. Когда недовольных станет больше, чем верных. Когда нас можно будет объявить военными преступниками и все согласятся… Но на самом деле они ничего не ждут, Эрвин. Они о нас забыли.

— Что?.. — изумлённо переспросил Фрайманн.

— У Совета Двенадцати Тысяч хватает проблем, — объяснил Николас. — А Циалеш даже не имеет представительства на Сердце Тысяч. Мы находимся в семнадцатой сфере мира, на краю ойкумены, и Совету на нас плевать. Нами интересуется Неккен, потому что Неккен вложил в нас деньги и потерял их. Нами интересуется Манта, потому что Манта интересуется всеми вообще. Но не Совет.

Фрайманн медленными движениями затушил сигару и откинулся на спинку кресла.

— Значит, Совет опасности не представляет.

— Нет. Больше того, у нас есть план. Доктор его разработал. Через несколько лет мы установим дипломатические отношения с Советом, Сердце Тысяч признает легитимность Народного правительства Циалеша. Здесь тревожиться не о чем.

— Да, — с уважением сказал Фрайманн. — Доктор.

…великий человек, мысленно докончил Николас и улыбнулся. Циалешу повезло, что на нём родился такой человек, и вдвойне повезло, что он в дружбе с товарищем Кейнсом. Если бы Доктор на самом деле выступал против нас, думал Николас, мы давно сидели бы по тюрьмам. Или вообще сидели тихо на прежних местах, работали на Неккен, не помышляя ни о какой революции.

— На Доктора можно положиться, — кивнул Реннард.

У него мелькнула мысль, что Зондеру о них обо всех известно не меньше, чем Шукалевичу. Зондер — специалист… Его всегда заботило то, что заботит меня сейчас, подумал Николас, — наши уязвимые места. И он прикрывает нас, по-своему. Когда он явится в следующий раз… если у него будет минута, я спрошу у него об Эрвине. За моими плечами только университетский курс психологии и опыт управленческой работы, а Доктор — он доктор. О неврозах он знает всё…

Фрайманн молчал. За окном по-прежнему вспыхивали фейерверки, озаряя кабинет до самой двери. Вдалеке играла музыка, вне сомнения, живая. Певец фальшивил, голос его за день праздника сел, но в нём по-прежнему пылала страсть.

Николас заметил, что плечи Эрвина расслабились. Из позы его ушло напряжение, чёрные глаза словно подёрнулись дымкой. Он откинул голову на подголовник кресла и смотрел куда-то сквозь стену, взглядом суровым, но умиротворённым. Кажется, у меня получилось, подумал Николас, ты успокоился, железяка… у меня всё-таки получилось.