Можно сказать товарищ? Переписка Петера Хакса с Куртом Госвайлером (1996-2003) - Петер Хакс

Итак, несколько ключевых слов и замечаний.

Это правда, что антикоммунизм любит работать с номенклатурой. Отсюда не следует, что тот, кто констатирует существование аппаратного класса, должен быть антикоммунистом. Главное понять, что новая общественная формация, где нет частной собственности на средства производства, не могла не породить новые классы.

При социализме, говорите Вы, есть два класса, рабочие и крестьяне плюс прослойка интеллигенции. Это, прошу прощения, полный бред.

«Прослойка интеллигенции» в качестве директоров представляет собой руководителей производства, а в качестве научных работников – главных производителей. И Вы говорите, что это не класс? Интеллигенция при социализме, как и прежде, не имеет частной собственности. Но теперь рядом с ней уже нет классов собственников, которые при капитализме низвели до ничтожности высокую потребительную стоимость ее рабочей силы. И Вы говорите, что это не класс?

Рабочие при социализме не имеют ничего общего с рабочими при капитализме, ничего, кроме названия. Они не производят прибавочной стоимости для частной собственности, и коль скоро они не подвергаются эксплуатации, у них нет повода для революции. Производство потребительной стоимости, созидание полезных продуктов им по душе, но и лень тоже, и в сущности, от них зависит, какую из этих двух целей они себе ставят. (Именно из-за этой неопределенности мы предпочли использовать безвкусное слово «трудящиеся»).

И Вы говорите, что партийный аппарат – отряд рабочего класса, а не класс как таковой? И Вы говорите, что Политбюро – отдел партийного аппарата, а не президиум общества? Во всех социалистических странах есть мелкие буржуа, и во многих – капиталисты. Они не похожи на то, что под теми же названиями выступает при капитализме. Члены сельхозкооператива больше не крестьяне. Господи, даже дифференцированной пенсии больше нет.

Социалистические классы могут быть неантагонистическими. Это великое новшество, но не исключено, что и они антагонистичны. Конечно, новые классы – действующие лица новых противоречий социализма. Социализм может вести их к примирению, но не исключено, что из-за них он погибнет.

Вы спрашиваете меня, почему специалисты не могут быть марксистами? Спросите у них самих. Я предполагаю, что мыслительный аппарат естествоиспытателей устроен иначе, чем у гуманитариев, и величайшей, самой похвальной и самой провальной идеей Ульбрихта была установка превратить партийных людей одновременно в экспертов, а из экспертов вырастить партийных людей. Он заставлял своих функционеров защищать докторские диссертации, а профессоров – штудировать марксизм-ленинизм. Ни те, ни другие, за редким исключением, этого не хотели. Прежде чем эти классы были готовы к слиянию, они предпочли свергнуть Ульбрихта.

Мое предложение – заткнуть специалистам рот и приласкать их экономически – Вы называете циничным. Это заявленная линия китайской компартии, и я уже давно отвык ее недооценивать.

Горбачевщина оттолкнула бы Брехта. Он любил разум, он любил рабочих, и, хотя все его друзья были троцкистами, никто не мог настроить его против Советского Союза. Конечно, в случае контрреволюции он поддержал бы ГДР. Как именно поддержал бы, остается, конечно, неясным.

Журнал «конкрет» не всегда был таким, как теперь.

В 90–93 годах он проделал большую работу в поддержку ГДР, и каким-то образом этому изданию за время его существования удалось собрать на своих страницах самых значительных немецких авторов: Ульрику Майнхоф и Петера Рюмкорфа, Себастиана Хафнера и Арно Шмидта, Германа Канта и меня.

Грехопадение «конкрет» произошло тогда, когда он внезапно оправдал войну в Персидском заливе; это было ново и стоило Гремлице трети его читателей. После этого Гремлица* ненадолго взял себя в руки. Но через год он стал политическим и моральным банкротом, он сделал секретарем редакции человека, пишущего для Нетаньяху*. Этому можно найти два объяснения.

– Гремлица учился в Марбурге, он ученик Абендрота* (как и министр финансов Эйхель).

– Гремлица работает на ЦРУ или Моссад.

Я думаю, что верно и то, и другое. Писатели, работающие на секретные службы, склонны к бессмысленным и неудержимым приступам раздражения, когда вынуждены снимать маскировку в тех случаях, которые секретная служба считает решающими для классовой борьбы. Я знаю, что такого рода неожиданные извержения эмоций происходили у Германа Канта.

Мое сотрудничество в «конкрет» объяснить легко: из периодических изданий, готовых печатать мои стихи, «конкрет» – самое крупное. Публикация цикла «Нынешнее время» – просто союз двух авторов, утративших влияние.

Конечно, я отделаюсь от «конкрет», как только смогу (конец 99-го). До тех пор придется сильно страдать от того, что пишет Гремлица. Нахожу утешение в том, что и Гремлица тоже сильно страдает от того, что пишу я.

Ваша потребность показывать мои письма, еще более удивительна, чем Ваша потребность спрашивать на это разрешения. Ваши друзья – и мои друзья; если Вы сочтете мои соображения достойными их интереса, то все в порядке. Я доверяю Вашему такту и полагаюсь на Ваше политическое суждение. Мы хотим высказаться, в этом Вы со мной согласны, поэтому будем говорить свободно.

У Вас есть преимущество передо мной. Не могли бы Вы сообщать мне, когда у Вас день рождения?

Сердечные приветы,

Ваш Петер Хакс

22 Госвайлер – Хаксу 29.12.1999

Дорогой Петер Хакс,

Ваше последнее письмо ко мне датировано 30 апреля сего года, а отклик на него Вы получаете только сейчас. Вряд ли я могу ожидать, что Вы отнесетесь к этому с пониманием. Но уверяю Вас, опоздание вызвано ничем иным, как моей все возрастающей неспособностью вовремя выполнять свои планы и недостатком мужества позвонить Вам и хотя бы таким образом ответить на Ваше письмо. Когда были опубликованы два Ваших стихотворения «Памятник памятнику» 1 и 2*, я совсем было собрался благодарить Вас за них письмом, но тут появились 12 тезисов Гизи*, и мне пришлось срочно на них реагировать. И тут же подошел срок сдавать реферат, который я сначала отказывался, но потом все-таки согласился написать, уступая настойчивым требованиям редакции. Он дался мне с большим трудом, что, конечно, по нему заметно. (Я пришлю Вам его книжной почтой).

В этом году нехватка времени ощущается сильней, чем когда-либо, так как я все-таки хочу закончить несколько проектов прежде, чем упадет последняя песчинка в песочных часах моей жизни. Я был очень занят до самого лета: готовил к изданию мою «Хрущевиаду», чтобы хотя бы часть этой хроники могла выйти в свет в следующем году. После чего за мной оставались несколько очерков для органа Ганноверской платформы «Оффензив»*. Короче говоря, сегодня первый день, когда я могу начать работу над длинным списком моих задолженностей, так что буду краток. Еще несколько слов