Сказание о страннике - Дэвид Билсборо

Ища. Пытаясь нащупать. Пусто.

Сознания не было. Эглдавк покинул её. Её любимый, её человек...

— ...мёртв... — шепнули полуоткрытые губы дракессы, словно подул кладбищенский ветерок.

И задул ветер — на этот раз настоящий. Болдх остекленевшими глазами смотрел на дракессу. Краснота исчезла из ее зрачков, и теперь они были черными, как гвозди, которыми забивают гроб. Волосы выбились из-под легионерки и дико плясали на разгулявшемся ветру, как черные тени на фоне темно-серых туч, со сверхъестественной скоростью собиравшихся на юге.

Болдх странно булькнул горлом и попятился. И в этот момент тело Эглдавка выскользнуло из его хватки и упало на колени перед Долен; глаза слепо смотрели сквозь нее. Шея была вся в крови, а перерезавший ее кинжал валялся рядом. Энграмма в сознании Болдха потухла. Будучи в ее власти, он брел сквозь красноватую дымку, а теперь туман рассеялся: Болдх смотрел и не мог поверить, что все-таки перешел страшную грань.

Небеса потемнели, словно наступили сумерки, и по Великандии разнесся раскат грома. Над грозовыми черными тучами, похожими на паруса пиратского корабля, сверкнула молния. В воздухе запахло грозой. Нарастающий ветер пока ещё сдерживал свою ярость.

К этому времени остальные воры у основания холма осознали, что происходит. Со злобными, возмущенными криками они кинулись вперед. В больном воображении Болдха возникло видение ада: тысячи рогров с воплем несутся к нему, размахивая обагренными в крови мясницкими ножами; глаза горят, клыкастые пасти разинуты. Нибулус со своим отрядом ринулся в бой, и звон металла о металл возвестил наступление Хаоса.

Затем один голос поднялся над остальными:

— Я СКАЗАЛ, ХВАТИТ!

Лишь тивенборгцы поняли сами слова, но и эскельцам стало ясно их значение. К месту драки шагал Иорсенвольд. Забыв про мушкетон, он выхватил «утреннюю звезду» — и сейчас размахивал оружием над головой, приутихомирив враждующих. Все взгляды устремились на главаря.

— Это уже слишком! — выкрикнул он на своем наречии. — Око за око. Убийца должен поплатиться жизнью!

Вытянутый короткий палец указывал прямо на Болдха, и тот неведомо как оказался в центре круга из кричащих и плюющихся бандитов, а Нибулус с Лесовиком громко возмущались, но ни один из них даже не шелохнулся, чтобы прийти Болдху на выручку. Вдали маячил Катти, едва заметный силуэт на вершине холма, лук за спиной; Финвольд давно пропал; Эппа едва ли знал, что здесь происходит. Болдх остался совсем один посреди орущей банды. Перед ним стояла дракесса.

Странник рванулся к залитому кровью кинжалу, лежащему на смятом папоротнике — там, где он его бросил — и схватил правой рукой, дрожащей и окровавленной. Он пригнулся, готовясь встретиться лицом к лицу с ангелом отмщения. И вот, словно во сне, окружающие исчезли из поля зрения, все звуки слились в невнятный гул — остался лишь ветер, колышущий папоротниковое море и развевающий накидку, что закрывала шею Долен.

А потом Болдх утонул в глазах дракессы. «О боги, — думал он, глядя в их темные глубины, — что же я с ней сделал?!»

Такая пронзительная грусть была в них, такая тоска, такая потеря! Она не умещалась в сознании. Возможно, из-за дара дракусов — или оттого, что эта ясная головка просто не была создана для таких страданий — казалось, боль льется через край, растекается волна за волной, поражая всех вокруг. У каждого перед глазами стояла картина, которую она снова и снова прокручивала у себя в голове: Долен и Эглдавк скачут верхом в лиловой дымке вересковой пустоши, улыбаясь друг другу светлой и вечной улыбкой; холодные капельки дождя блестят на их лицах. Они обрели друг в друге счастье — счастье посреди враждебного, полного страданий мира... счастье прекрасное и неповторимое...

Но теперь их чувство бездумно разрушили, и теперь загубленная любовь выжгла сердце Долен Катскаул, оставив лишь ядовитую ярость. Ненависть, черная гадюка, кольцами обвивала душу дракессы, готовясь ужалить.

Затем дракесса прыгнула, и вот, на пустошах Великандии, под стон ветра приближающейся бури и крики жаждущих крови тивенборгцев, Болдх и Долен Катскаул сошлись. Эти края еще не видели подобного боя — боя на потребу воровской шайке, разрывавшего сердца товарищам Болдха. Удар за ударом обрушивала на Болдха дракесса, ведомая кипучим гневом. Зубы Долен были крепко сжаты в свирепом оскале, из глаз катились кровавые слезы, превращая побелевшее лицо в жуткую маску дьявольской мести. Серые губы с каждым ударом размыкались для горького крика — и Болдх становился всё ближе и ближе к могиле.

Это был неравный бой. В скорости и проворстве с дракусами могли соперничать разве что самые великие воины из людей Линдормина — а Болдх и воином-то себя не считал. Если бы дракесса так не страдала, она прикончила бы его с одного удара. Сгустившаяся из-за утраты ненависть отравила Долен, выпустив наружу жестокость, которую приписывали ее расе. Дракесса игралась со своей жертвой, как кошка играется с мышью. Она полосовала Болдха дуэльным кинжалом, направляя каждый удар с безупречной точностью, чтобы причинить как можно больше боли и как можно меньше повреждений. Одновременно при помощи мизерикорда, который дракесса держала над головой, она насылала волны кошмарных видений, захлестывавшие сознание Болдха.

Долен не знала, сколько ещё он продержится, но собиралась подольше растянуть мучения жертвы, наблюдая, как он умирает, как корчится от боли, как испытывает нечеловеческие страдания.

Внезапно жуткий звук прорвался сквозь шум возбужденных криков и вой бури. Это был пронзительный, визгливый свист, похожий на предсмертный вопль какого-то зверя или птицы. Все — включая дракессу — тревожно оглянулись.

На склоне холма стоял Катти: он изо всех сил дул в свою флейту и яростно жестикулировал. Затем, сложив руки рупором, он стал кричать — изо всех сил. Сначала до них донеслось лишь жалкое мычание. Но в схватке наступил перерыв и буря также немного утихла: стало слышно голос, а вместе с ним и слова, от которых у всех застыла кровь в жилах:

— Великанды идут! Великанды!

Хотя весть прозвучала по-эскельски, слово «великаны» не нуждалось в объяснении. Головы дружно повернулись, чтобы рассмотреть, куда указывает Катти. Глаза вылезли из орбит, сердца остановились. Далеко на юге высились исполинские силуэты по меньшей мере десяти великандов... и быстро приближались. Со всех как ветром сдуло остатки отваги.

Со всех, кроме Болдха. С ним произошло прямо обратное. Он не спускал глаз с жуткого мизерикорда, висящего перед глазами — с прямого, как у стилета, лезвия, наводящего смертный ужас. Он один не услышал предупреждения Тивора. Но теперь, в эти краткие секунды замешательства, когда хозяйка мизерикорда отвлеклась, глядя на юг, страх улетучился. Чары вдруг рухнули, и Болдх, по-прежнему лежа на спине, отчаянно лягнул дракессу. Та удивленно вскрикнула, потеряла равновесие, и тут странник с силой ударил её в висок навершием кинжала. Она упала с хриплым стоном — правда, не выпустив из рук оружия.

Но если даже кто из воров и заметил, что дракесса повержена, сейчас им было не до подруги. Павшему товарищу уделили не больше внимания, чем груде вещей, сваленных у подножия утеса. Никто и не думал прятаться. Как и в прошлый раз при появлении великандов, всех охватила бездумная паника; каждый спасался как мог.

Однако в отличие от прошлого раза, когда великанд вырос как из-под земли, сейчас было совершенно ясно, куда бежать; на север. И именно туда воры ринулись с недюжинной решимостью. И товарищи Болдха тоже.

Буря бушевала уже в полную силу, все с воплями мчались к горам с выпученными от страха глазами. Обрушившийся с небес дождь слепил, и в яростную симфонию стихии словно вплетался сатанинский хор гарпий, оглушая и сбивая с толку.

Всё ещё шатаясь от боли, невыносимого чувства вины и потрясения, Болдх отреагировал не так быстро, как остальные. Его, как и дракессу, бросили товарищи. Шаги исполинов гремели все ближе, сопровождаемые хаосом разгулявшейся бури, а он мог лишь задыхаясь стоять и смотреть на два жалких тела, скорчившихся у его ног.

Глаза Эглдавка, в которых навеки застыли страх и боль, глядели в никуда, дождь смывал кровь с рассеченного горла. Рядом лежала Долен. От душевных страданий лицо ее свело судорогой. Таких мук Болдх не в силах был даже представить. Убитая горем из-за совершенного им непростительного злодейства, покинутая товарищами, она лежала здесь, беззащитная, перед лицом неминуемой гибели.

Волна неизбывного отчаяния окатила Болдха, и, преодолевая тошноту, он бросился вперед. Что он наделал?

На смену охватившему странника отчаянию неожиданно пришла твердая решимость: дракесса не должна умереть. Болдх поклялся: если в этот день кому и суждено погибнуть, то лишь ему самому. Но сначала он спасет эту женщину.