Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана - Эмиль Золя

— Скажите-ка, милочка, заметили вы Фошри или нет? — крикнула Нана, обращаясь к Люси, которая высунулась из переднего экипажа. — Видели, какую он рожу скорчил? Он мне еще заплатит за это… А Поль-то, Поль, этот щенок, которого я так баловала! Хоть бы головой кивнул… Вот уж действительно воспитанные люди!

И она устроила бурную сцену Штейнеру, который посмел заявить, что, по его мнению, мужчины вели себя вполне корректно. Значит, они не достойны даже простого поклона? Значит, любому хаму позволительно их оскорблять? Покорно благодарю, видно, он и сам тоже хорош; нет, это уж слишком. Женщине надо кланяться при любых обстоятельствах.

— А кто эта дылда? — спросила Люси, стараясь перекричать стук колес.

— Графиня Мюффа! — ответил Штейнер.

— Вот оно что! Так я и думала, — подхватила Нана. — Пусть она хоть сто раз графиня, а все-таки на бог весть что! Да, да, именно не бог весть!.. У меня, да было бы вам известно, глаз наметанный. Теперь я ее знаю как облупленную, вашу графиню. Хотите пари держать, что она спит с этой ехидной Фошри?.. Говорю вам, спит! Мы, женщины, такие вещи сразу чуем.

Штейнер молча пожал плечами. Со вчерашнего дня банкир находился в самом дурном расположении духа; он получил письма, призывавшие его завтра же быть в Париже, и, наконец, кому приятно приехать провести время за городом — и ночевать одному в гостиной на диване!

— Ах, бедненький, бедненький! — вдруг растрогалась Нана, заметив неестественную бледность Жоржа, который застыл в неловкой позе, не смея перевести дух.

— Как по-вашему, мама меня узнала? — с трудом выдавил он.

— Конечно, узнала… Не зря же она крикнула… Это моя вина. Он ведь не хотел ехать. А я его силком повезла. Послушай, Зизи, хочешь, я напишу твоей маме? Вид у нее очень почтенный. Напишу, что в глаза тебя никогда не видала, что Штейнер тебя привел сегодня ко мне в первый раз.

— Нет, нет, не пиши, — взволнованно вскрикнул Жорж, — я сам как-нибудь вывернусь… А если начнут меня допекать, возьму и убегу из дому.

И он замолчал, стараясь изобрести для предстоявшего объяснения какую-нибудь спасительную ложь. Пять экипажей катили равниной по нескончаемо длинной прямой дороге, обсаженной с двух сторон великолепными деревьями. Всю округу окутывала серебристо-серая дымка. Дамы продолжали перекликаться из одного экипажа в другой за спинами кучеров, которые украдкой потешались над своими диковинными седоками; временами какая-нибудь из дам вставала во весь рост, чтобы поглядеть, и упрямо продолжала стоять, держась за плечи соседок, пока дорожный ухаб не отбрасывал ее обратно на скамеечку. Каролина Эке завела тем временем серьезный разговор с Лабордетом; оба единодушно решили, что не пройдет и трех месяцев, как Нана продаст свое поместье, и Каролина поручила Лабордету перекупить для нее Миньоту по дешевке. В передней коляске Ла Фалуаз, разомлев от любви, тщетно тянулся губами к апоплексической шее Гага, но, не дотянувшись, стал целовать ее в спину через платье, которое, казалось, вот-вот лопнет. А дочь Гага — Амели, вытянувшись на краешке откидной скамейки, твердила, чтобы они перестали; дочка досадовала, что мамашу целуют, а сама она сидит как дура. В другом экипаже Миньон, желая поразить Люси, заставил своих сыновей читать басни Лафонтена; особенно Анри был мастер по этой части: он вам одним духом прочтет любую басню и ни разу не запнется. Но Марии Блон, ехавшей в головной коляске, уже надоело дурачить Татан Нене, которую она успела убедить, что в парижских молочных яйца делают из клея и шафрана. Экая даль, долго ли еще ехать? Вопрос этот обошел весь цуг экипажей, и Нана, посовещавшись с кучером, поднялась на ноги и крикнула:

— Еще с четверть часика… Вон там за деревьями будет церковь.

И добавила:

— Знаете, говорят владелица Шамонского замка древняя старуха, она еще Наполеона видела… Ох, и гуляла же она, — мне Жозеф рассказывал, а ему сказали слуги из аббатства, — теперь таких нет. А сейчас она попам предалась.

— Как ее звать? — крикнула Люси.

— Госпожа д’Англар.

— Ирма д’Англар, да я ее знаю! — подхватила Гага.

Вдоль цуга экипажей, несшихся на рысях, прошли стоны и охи. Все повернулись, чтобы посмотреть на Гага; а Мария Блон и Татан Нене даже стали коленями на скамейку спиной к кучеру и уперлись локтями об опущенный верх коляски; и градом посыпались вопросы, ядовитые намеки, впрочем, плохо скрывавшие восхищение. Гага знала Ирму лично, и это поразительное обстоятельство невольно внушало дамам уважение к тем давнопрошедшим временам.

— Я, правда, была тогда еще совсем молоденькая, — продолжала Гага. — И все равно помню прекрасно, я ее сама видела… Говорили, что у себя дома она просто уродка… Ну, а в карете — шик, блеск! А какие истории про нее ходили, пакостница была и пройдоха, просто страх! Ничуть меня не удивляет, что у нее есть теперь замок. Она в два счета любого мужчину обирала. Ах, Ирма д’Англар, оказывается, еще жива! Да ей, кисаньки мои, сейчас уже все девяносто.

Дамы вдруг забыли веселье. Девяносто лет! Ни одной из них столько не прожить, — держи карман шире! — крикнула Люси. Уж и сейчас в чем душа держится. Кстати, Нана заявила, что она и не хочет дожить до старости; ничего тут веселого нет. Их беседу прервало хлопанье бича. Это кучера подгоняли лошадей, близился конец пути. Среди общей суматохи и шума Люси вдруг заговорила о другом; она уговаривала Нана уехать послезавтра вместе со всей компанией. Выставка закрывается, дамам необходимо быть в Париже, ибо сезон превзошел все самые смелые чаяния. Но Нана заупрямилась. Она ненавидит Париж, и ее туда не заманишь.

— Правда, котик, мы ведь останемся, — произнесла она, сжимая коленками колени Жоржа, как будто Штейнер и не сидел с нею рядом.

Экипажи внезапно остановились. Удивленные седоки очутились у подножья холма, в пустынной местности. Пришлось кучеру указать им местонахождение руин древнего Шамонского аббатства, что он и сделал, ткнув кнутом в сторону купы деревьев. Разочарование было всеобщим. Дамы считали, что это верх идиотизма: самая обыкновенная груда развалин, обвитых ежевикой, да еще башня наполовину обвалилась. Право же, не стоило ради этого трястись целых два лье. Тогда кучер показал им замок, парк которого примыкал к аббатству, и посоветовал немножко пройтись, держась ограды; они прогуляются, а экипажи будут ждать их в деревне на площади. Прогулка чудесная! Компания согласилась.

— Да, черт возьми, Ирма устроилась неплохо! — заявила Гага, остановившись у решетчатой ограды, отделявшей дальний конец парка от дороги.

Компания молча вглядывалась в зеленую кущу, подступавшую вплотную к забору. Потом по узенькой тропке они пошли вдоль ограды, то и дело задирая голову, чтобы полюбоваться зеленым сводом, сплетенным из могучих ветвей.

Они шли минуты три и снова очутились перед оградой, сквозь нее виднелась широкая лужайка, где два столетних дуба бросали на траву прохладную сень; прошло еще минуты три, и им открылась огромная просека, настоящий туннель мрака, в самом конце которого блестел яркий, как звездочка, солнечный блик. Изумление сначала лишило их дара речи, но мало-помалу языки развязались. Они пытались было шутить, но шутки отдавали завистью; так или иначе зрелище решительно их захватило. Какая же силища эта Ирма! Поняли теперь, что значит женщина? Снова замелькали купы деревьев, снова и снова плющ водопадом обрушивался на ограду; крыши беседок выглядывали из-за тополей, сменившихся огромными массивами осин и вязов. Неужто парку конца не будет? Дамам непременно хотелось посмотреть само жилище, они устали от бесконечных поворотов, им уже приелось бездонное море листвы. Схватившись обеими руками за прутья ограды, они прижимались лицом к железу. Чувство уважения удерживало их на известной грани, и они мечтали увидеть замок, еще невидимый среди этих необъятных дубрав. Непривычные к ходьбе, они скоро выбились из сил. А ограда все тянулась без конца и без края; на каждом повороте пустынной тропинки перед ними был все тот же серый камень. Дамы, уже отчаявшись обойти парк кругом, требовали повернуть обратно. Но чем сильнее становилась усталость, тем больше крепло в них чувство почтения к невозмутимому, истинно королевскому величию этой обители.

— Это же глупо в конце концов, — процедила сквозь зубы Каролина Эке.

Нана, пожав плечами, положила конец ее сетованиям. Сама она шла молча, ни с кем не говорила, побледневшее ее лицо приняло серьезное выражение. Внезапно на последнем повороте, выводившем к деревенской площади, стена оборвалась, перед ними предстал замок посреди парадного двора. Все остановились, потрясенные величественными размерами лестниц, гордым фасадом, по которому шли двадцать окон, изящными линиями трех боковых пристроек, сложенных из кирпича с каменным бордюром. Сам Генрих IV останавливался в этом историческом замке, и до наших дней сохранилась его спальня с огромной постелью, обтянутой генуэзским бархатом. Нана с трудом перевела дух, а потом прерывисто, по-детски вздохнула.