Красавица и босс мафии - Лола Беллучи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои губы покидают его пальцы, и его рука ложится мне на шею. Я отворачиваю лицо, ищу его рот и целую его, как только нахожу. Витторио начинает управлять моим потоком воздуха, а его бедра работают, проникая в мою задницу, не вынимая из нее ни разу.
В ушах нарастает давление, а зрение начинает закрываться — слишком интенсивно. Все в этом мужчине слишком интенсивно, и наступает момент, когда я больше не могу питаться обменом нашими языками, полностью подавленная нехваткой кислорода.
Я взрываюсь в последнем умопомрачительном оргазме, и Витторио выполняет свое обещание кончить глубоко в мою задницу. Его рука ослабляет хватку на моем горле, позволяя мне дышать, и я делаю это с жадностью. Когда я наконец открываю глаза, дон смотрит на меня с таким абсолютным обожанием, что я понимаю: это не плод моего воображения.
Он ничего не говорит.
И я молчу.
Но в глубине души я позволяю себе верить во все то, что увидела в его глазах.
ГЛАВА 59
ВИТТОРИО КАТАНЕО
— Мне кажется, я не понимаю, — говорит консильери, но дрожащее выражение его лица говорит как раз об обратном.
Это минимальные признаки, однако после многих лет общения с этим человеком во всех возможных ситуациях я умею распознавать их. Жалюзи в кабинете учебного центра закрыты, и искусственное освещение, создаваемое лампами, кажется, подчеркивает все следы растрепанности консильери.
Несмотря на кажущееся бесстрастие, всегда прямые плечи Маттео напряжены до предела, а под левым глазом подергивается мышца. Блондин держит пальцы переплетенными на коленях, а ноги скрещены, одна лодыжка опирается на другое колено. Тело, достаточно самоконтролируемое, чтобы большую часть времени едва выдавать собственное дыхание, в третий раз за последние десять секунд сдвигаясь на кожаном сиденье.
— Ты все прекрасно понимаешь, Маттео.
— Ты больше не хочешь заключать сделку с Коппелине, — повторяет он мои слова, как будто это необходимо.
— Нет.
— Могу я спросить почему?
— Не прикидывайся дурачком, мы оба знаем, что эта роль тебе не подходит.
— Ты хочешь оставить девушку.
— Габриэллу. — Сначала я исправляю то, как Маттео обращается к ней, потому что моим мужчинам полезно начать проявлять уважение.
— Габриэллу, — повторяет он, понимая неявный приказ.
— И да, я оставлю ее себе, — подтверждаю я, потому что это непреложная истина.
Я долго не решался признать это, но после вчерашнего вечера у меня нет шансов и дальше откладывать это решение. Я никогда не смогу отпустить девочку. Ла Санта — свидетель того, что я пытался любой ценой сохранить рациональность в этом вопросе, но мне достаточно было кончить в Габриэллу, чтобы понять, что это была давно проигранная битва.
За свои тридцать восемь лет я никогда не кончал в женщину без защиты, никогда не совал себя в незащищенную киску.
В тот момент, когда я обнаружил, что не могу надеть гребаный презерватив в первый раз, когда занимался сексом с Габриэллой, и каждый раз после этого, я должен был признать, что все, что я сделаю, чтобы исправить неудобства, связанные с отсутствием контроля, будет лишь отсрочкой неизбежного.
Ощущение того, что я помечаю ее изнутри, запустило миллион потребностей, которые оставались на грани, несмотря на все остальные, которые с каждым днем росли в моем сознании, когда дело касалось моей девочки.
Я проглатываю едкий смешок, когда в мыслях не возникает даже образ единственного препятствия, мешающего мне прежде не наполнять киску Габриэллы своей спермой, и это не кажется мне ни капли проблематичным. Напротив, воображение ее набухшего живота, вынашивающего моего ребенка, лишь открывает новый уровень на шкале моей решимости обладать каждой прядью волос девушки.
Одержимость, принуждение, обладание, больное желание доминировать: название для меня не имеет значения, пока это означает, что она останется при мне, я приму любое. Зверь под моей кожей больше не единственный, кто рычит, что Габриэлла принадлежит ему.
Фасад контролируемого мужчины, который я населяю, также больше не знает, как делать что-то еще, и полон решимости не переучиваться, пока у меня не будет гарантии, что каждая душа, ходящая по этой земле, понимает, что это значит, начиная с Массимо Коппелине.
Я не думаю, что чувство, овладевающее мной при каждом вдохе, это то, что чувствовал мой отец или испытывала моя мать. Хотя их отношения всегда казались спокойными любому наблюдательному человеку, то, чего я хочу от Габриэллы, это не спокойствие.
Я соберу все ее части, которые она мне даст, и соберу идеальный пазл, как адепт, который не может делать ничего, кроме как думать, есть и дышать своей верой. Затем я разрушу свою собственную работу, разбросав по полу все те же аккуратно разложенные кусочки, чтобы начать все сначала с большей тщательностью, большей преданностью, большим обожанием.
Я буду глотать вздохи Габриэллы и буду единственным, кто узнает звук ее первого голоса по утрам. Я буду единственным, кто увидит ее слезы, потому что я буду их причиной и тем, кто их поддерживает. Я буду владеть ее улыбками, разочарованиями, открытиями и каждой новой версией ее, которую она найдет с годами.
Я буду владеть ею настолько полно, что питаться ее абсолютной покорностью и капитуляцией будет уже недостаточно, и я найду новые способы стать воздухом, которым она дышит.
— Мои источники подтвердили твои подозрения, что Коппелине ищет мужа для своей внучки, — говорит Маттео, и я даю себе несколько секунд на обдумывание всех возможных смыслов, вложенных в эти слова. — Учитывая последние изменения, возможно, нам просто нужно подойти к ситуации с новой стороны.
— Ты предлагаешь заключить брачный союз, — делаю вывод я, забавляясь оптимизмом Маттео.
Однако за последние несколько часов это уже не первый раз, когда в моей голове возникает мысль о женитьбе на Габриэлле. Я провел всю ночь, обдумывая различные способы обозначить ее как свою. Одним из таких способов было надеть ей на палец кольцо.
— Семью нужно будет успокоить, в конце концов, Коппелине уже даже не помощник, но это будет функциональный брак.
— Массимо никогда не отдаст мне свою внучку по доброй воле, он считает, что это мы отняли ее у него. А после всех провокаций последних месяцев…
— Он считает, что мы виноваты в одной из самых больших его потерь, и нам просто необходимо выплатить ему компенсацию. —
