Виргинцы (книга 2) - Уильям Теккерей

— Ежели вы, джентльмены, сражаетесь за свободу, то уж негры и подавно могут за нее сражаться, — сказал я, в ответ на что Генри закричал, потрясая кулаком:

— Чертовы мерзавцы, попадись мне хоть один, уложу на месте вот этой рукой!

И наша матушка поддержала его, заявив, что эти разговоры насчет негритянского мятежа — самые чудовищные и отцеубийственные слова, какие когда-либо слышала наша несчастная родина. Она, по крайности, была более последовательна, чем брат Хел. Она требовала одинакового повиновения властям как от черных, так и от белых, в то время как Хел признавал право на свободу только для людей с белой кожей.

Оба они, и госпожа Эсмонд и Гарри, в подтверждение своих слов опирались на пример мистера Гамбо. Получив от меня вольную в награду за его удивительную преданность и привязанность ко мне в трудные времена, Гамбо по возвращении в Виргинию не стал желанным гостем на своем старом месте, в людской моей матушки. Он был теперь свободный гражданин, в то время как другие негры оставались рабами, и это сделало его как бы средоточием всех мятежных настроений. Он напускал на себя важность и принимал покровительственный вид, хвастался своими друзьями, оставшимися в Европе ("дома", как он это называл), и своими подвигами там и первое время, подобно мартышке, повидавшей свет, собирал вокруг себя толпу восхищенных слушателей. Слуга же Хела Сейди, по собственному желанию возвратившийся в Америку, оставался рабом. Это породило зависть и неприязнь, а затем и баталии, в коих оба показывали благородное искусство кулачного боя и бодания, освоенное ими в Мэрибон-Гарденс и в Хокли-ин-де-холл. И не один только Сейди завидовал Гамбо: почти все наши слуги возненавидели синьора Гамбо за его зазнайство, и с грустью должен признаться, что даже наша верная Молли, его жена, стала проявлять недовольство и ревность. Негры не могли простить ей, что она позволила себе так унизиться, что вышла замуж за одного из их среды. Потеряв всякое к ней уважение, они перестали ее слушаться, и она начала то и дело прибегать к хозяйке с бесконечными жалобами на черных слуг, что они-де ленивы, лживы и не чисты на руку, а в конечном счете воспылала ревностью к некой Дине, или Диане, которая, от души надеюсь, была так же непорочна и чиста, как ее тезка, посещавшая в лунную ночь Эндимиона. Ну, а в вопросах нравственности госпожа Эсмонд была сущий дракон в юбке. Обвиненный был в ее глазах уже виновен. И она обрушилась на мистера Гамбо с упреками, на что он отвечал с большой запальчивостью. Забыв, что она имеет дело со свободным джентльменом, матушка приказала выпороть Гамбо, и тут на ее милость накинулась Молли, — вся ее ярость, вызванная неверностью мужа, мгновенно испарилась при мысли об унижении, которому его грозят подвергнуть, и в нашем каслвудском доме начался форменный бунт. Я тоже заступился за моего слугу, и между мной и матушкой вспыхнула ссора. Хел и Фанни, наоборот, стали на ее сторону, и в этом отношении наша размолвка принесла даже кое-какую пользу, так как привела к некоторому сближению между матушкой и ее младшими детьми. Это недоразумение довольно быстро уладилось, но одновременно стало ясно, что знамя мятежа должно быть удалено из нашего дома, и было решено, что мистер Гамбо с супругой возвратятся в Европу.

Мы с Тео, видит бог, были бы рады отправиться вместе с ними, ибо наш мальчик хворал и чах, схватив лихорадку в этой болотистой стране, но Тео в это время уже снова ждала ребенка (нашего сына Генри), и, кроме того, она знала, что я обещал остаться в Виргинии. В конце концов мы сошлись на том, что надо отправить в Англию обоих наших детей, но когда я предложил Тео поехать вместе с ними, она заявила, что место жены — возле ее мужа, а о детях сумеют позаботиться ее отец и Этти, и ни единой слезинки не скатилось в моем присутствии из ее глаз, пока она готовила наших малюток в дорогу. Помнишь ли ты эти дни, о моя дорогая, и ту тягостную тишину, что царила за рабочим столом, на котором были навалены груды распашонок, приготовленных для путешествия? И как мы заглядывали украдкой в детскую, где спали дети, еще не разлученные с нами? И страшные часы расставания, когда лодка с нашими детьми и слугами направлялась к стоявшему на рейде кораблю, а ты глядела с берега ей вслед? Сам принц Уэльский, отправляясь в путешествие, едва ли мог быть лучше экипирован, нежели наши крошки. И где же, позвольте вас спросить, сэр, те томпьеновские часы, которые подарила вам бабушка? И как удалось вам остаться в живых, вопреки необъятному количеству коробок с пирожным, которыми она загрузила вашу каюту?

Корабль увез от нас наших детишек, а из Англии доставил к нам его преподобие мистера Хэгана и леди Марию. Эта дама почла за лучшее смиренно позабыть о своем звании и в колонии нашей (которой уже недолго суждено было оставаться колонией) стала зваться просто миссис Хэган. В Вестморлендском округе освободился приход, и милорд Дэнмор, весьма в то время ко мне благоволивший, отдал этот приход нашему родственнику, вовремя прибывшему в Виргинию, чтобы окрестить нашего новорожденного и прочесть несколько проповедей на тему о грозящих нам бедствиях. Госпожа Эсмонд нашла, что проповеди были превосходны, а леди Мария завоевала, как мне кажется, сердце нашей матушки тем, что решительно отказывалась проходить в дверь первой и всегда пропускала госпожу Эсмонд вперед.

— Я не спорю, мой отец, а ваш брат, был графом, — говорила Мария, — но вы, ваша милость, — дочь маркиза, и я никогда не позволю себе настолько забыться, чтобы пройти впереди вас!

Госпожа Эсмонд была так очарована своей племянницей, что даже разрешила Хэгану прочитать несколько монологов из пьес (и из моего скромного сочинения среди прочих) и вынуждена была признать, что трагедия "Покахонтас", прочитанная нашим священником с необычайной выразительностью и жаром, не лишена известных достоинств.

В те дни, когда священник с супругой гостили у нас в Каслвуде или Ричмонде, Хел и его жена лишь изредка наведывались к нам. Фанни была крайне невежлива и даже груба с леди Марией, то и дело как-то странно хихикала и неустанно напоминала ей о ее возрасте, чрезвычайно удивляя этим нашу матушку, которая не раз спрашивала у нас, не было ли какой размолвки между ее невесткой и племянницей и по какой причине?! Я в этих случаях отмалчивался, но часто бывал сильно растроган кротостью, с какой старшая из дам выдерживала наскоки младшей. Фанни особенно любила терзать леди Марию в присутствии ее супруга (ведь этот бедняга, так же как госпожа Эсмонд, пребывал в счастливом неведении относительно прошлого своей жены), а та стоически сносила эти муки. Я пытался иногда урезонивать Фанни и даже спрашивал ее, уж не из племени ли она краснокожих, если ей доставляет удовольствие так мучить свою жертву.

— А разве мало мучили меня? — в свою очередь, спросила эта молодая особа, всем своим видом давая понять, что она твердо намерена отплатить за все нанесенные ей обиды.

— Это неправда, — сказал я. — Вы выросли в нашем вигваме и, насколько я помню, не видели здесь ничего, кроме добра!

— Добра! — вскричала она. — Да ни с одним рабом не обращались хуже, чем со мной! Непреднамеренные удары часто бывают самые болезненные. И ненавидят нас не те, кому мы нанесли обиды.

Мне вспомнилась малютка Фанни моих детских лет — тихая, кроткая, всегда с улыбкой на устах, всегда готовая броситься исполнять наши поручения, — и мне стало жаль моего бедного брата, отогревшего это коварное создание на своей груди.

Глава LXXXVIII

Янки Дудл Удалец

Во времена нашего владычества над американскими колониями мы наряду с прочим использовали их еще и как пристанище для наших грешников. Помимо приговоренных к наказанию преступников и ссыльных, мы высаживали на берега заокеанских колоний всякого рода бездельников и младших сыновей, вынужденных покинуть Англию вследствие разгульного образа жизни, безнадежности положения и домогательств бейлифов. И подобно тому, как мистер Кук во время своих путешествий преподносил жителям открытых им островов подарки в виде привезенных из Англии животных (наряду с другими образчиками европейской цивилизации), мы усердно отправляли в наши колонии образчики наших "паршивых овец", предоставляя им существовать там по своему разумению на подножном корму и плодить драгоценное потомство. Я и сам в этом деле был не без греха, ибо постарался подыскать мистеру Хэгану, мужу моей родственницы, приход в Америке. Вина моя была в том, что, не сумев пристроить его к делу в Англии, мы только рады были сплавить его в Виргинию и предоставить в его распоряжение кафедру проповедника. Правда, он зарекомендовал себя там человеком мужественным и честным, он добросовестно исполнял свой долг, не посрамив себя ни перед своей паствой, ни перед своим королем, и в этом смысле полностью оправдал оказанное ему мною покровительство.