Ковчег завета - Грэм Хэнкок

У нас состоялся долгий разговор с отцом Хагоса, заинтригованным, похоже, тем, что иностранец проделал такой долгий путь в надежде увидеть ковчег завета.

— Так увижу я его? — спросил я. — Во время церемоний Тимката? На них выносят подлинный ковчег или копию?

Хагос перевел мои вопросы. Наступило напряженное молчание, которое нарушил старый священник:

— Я не уполномочен говорить по таким вопросам. Вам следует побеседовать с моим начальством.

— Но ответ вам известен? Или нет?

— Я не уполномочен говорить. Это не входит в мои обязанности.

— В чьи же обязанности это входит?

— Прежде всего вам следует встретиться с Небураэдом — самым старшим из аксумских священников. Без его благословения вам ничего не удастся добиться. Если он даст разрешение, тогда вы сможете поговорить с хранителем ковчега…

— Я бывал здесь раньше, — прервал я его, — в 1983 году, и познакомился тогда с хранителем. Он еще жив, не знаете? Или его уже кто-то сменил?

— Тот, о ком вы говорите, к сожалению, умер. Он был очень стар. Он назвал своего преемника, который и сейчас на этом посту.

— И он постоянно находится в приделе, где хранится ковчег?

— Такова его обязанность — никогда не оставлять ковчег. Знаете ли вы, что его предшественник, тот, с которым вы познакомились, попытался убежать, узнав о своем назначении?

— Нет, — ответил я. — Я этого не знал.

— Да, он бежал из Аксума в горы. За ним послали других монахов. Когда его привели, он все еще хотел убежать. Пришлось держать его в приделе на цепи много месяцев, пока он не смирился наконец со своей судьбой.

— На цепи, вы сказали?

— Да, на цепи внутри придела.

— Меня это удивляет.

— Почему?

— Потому что выходит, что он действительно не желал этой должности. Я-то полагал, что быть хранителем ковчега — это большая честь.

— Честь? Да, конечно. Но это еще и тяжкое бремя. После занятия поста избранный монах уже не знает жизни без ковчега. Он живет только, чтобы обслуживать его, зажигать фимиам вокруг него, постоянно находиться перед ним.

— А что происходит, когда ковчег выносят из часовни, например, во время Тимката? Хранитель сопровождает его?

— Он обязан находиться рядом с ним в любое время. Но об этом вам лучше поговорить с другими. Я не уполномочен…

Я. задал еще несколько вопросов о ковчеге, но на все старик отвечал одинаково: такие вопросы не входят в его компетенцию, он не может ничего сказать, мне следует говорить со старшими. И все же он сообщил мне одну интересную подробность: незадолго до захвата Аксума НФОТом в город явились правительственные чиновники и попытались изъять реликвию.

— Каким образом? — поинтересовался я. — В смысле, что именно они сделали? Попытались войти в придел?

— Не сразу. Они старались убедить нас, что ковчег должен быть увезен в Аддис-Абебу. Говорили, что скоро здесь будут бои и что там он будет в большей безопасности.

— И что дальше?

— Когда они попытались применить силу, мы оказали сопротивление. Они вызвали солдат, но мы все равно сопротивлялись. Весь город узнал о том, что они пытаются сделать, и устроил демонстрации на улицах. Так что они вернулись в Аддис-Абебу с пустыми руками. Вскоре, слава Богу, город был освобожден.

Я понимал, что отец партизана, скорее всего, благосклонно относится к НФОТ. Тем не менее я спросил:

— После ухода правительственных войск… дела местного духовенства пошли лучше или хуже?

— Определенно лучше. В церквах на самом деле все очень хорошо. Мы идем молиться в церкви, когда пожелаем, будь то днем, ночью или вечером. Раньше же, при правительстве, из-за установленного комендантского часа нам не разрешалось по ночам посещать церкви или возвращаться из церкви домой. Когда мы выходили из церкви просто подышать свежим воздухом, они нас забирали в тюрьму. Сейчас же нам нечего бояться. Мы можем спокойно спать дома, ходить в церковь каждый день, как и все обычные люди, и чувствовать себя в полной безопасности. Нам уже незачем проводить ночь в церкви из опасения, что нас могут задержать, когда мы возвращаемся домой. При прежнем режиме мы никогда не расслаблялись, отправляя службы. Постоянно присутствовал страх из-за незнания того, что может случиться с нами и с церковью. Сейчас мы совершенно спокойно отправляем наши службы.

КРУА ПАТЭ

Отец Хагоса ушел, пообещав организовать для нас встречу с Небураэдом — главным священником церкви Святой Марии Сионской. Он не советовал мне даже пытаться вступить в контакт с хранителем ковчега до этой встречи:

— Это произведет неприятное впечатление. Все нужно делать должным образом.

Хотя такая стратегия была, на мой взгляд, чревата потенциальными трудностями, я все же понимал, что у меня просто нет иного выхода, и оставалось только согласиться с такой постановкой вопроса. Поэтому я решил, что в ожидании встречи с Небураэдом займусь разведкой мест археологических раскопок, которые я осмотрел лишь поверхностно в 1983 году, и других мест, которых вообще еще не видел.

Я припомнил, что на поверхности скалы вблизи от карьеров, где вырубались знаменитые стелы Аксума, еще в дохристианские времена была вырезана львица. В 1983 году это резное изображение было недоступно, поскольку находилось в контролируемом повстанцами районе. Теперь же появилась возможность увидеть его.

Пока Эд с другим представителем НФОТ отправился на съемки репортажа для Четвертого канала, я уговорил Хагоса отвезти меня на «лендкруизере» в карьер. Это было рискованным предприятием из-за опасности воздушного налета. Нам предстояло проехать всего лишь пять километров, а для машины можно будет найти укрытие.

Из города мы выехали через месторасположение так называемого дворца царицы Савской и вскоре добрались до усеянного скалами склона холма. Машину оставили в лощине, накрыв ее камуфляжной сеткой, и стали подниматься по каменистой осыпи.

— Как вы думаете, есть шанс уговорить духовенство пустить меня в святилище, чтобы посмотреть ковчег? — спросил я по дороге.

— О… Они вам этого не позволят, — без колебания ответил Хагос. — Такая возможность у вас будет только во время Тимката.

— Вы полагаете, они действительно выносят ковчег во время Тимката? Или используют копию?

— Не знаю, — пожимает плечами Хагос. — В детстве я верил, как и все мои друзья, что на Тимкат выносят подлинный ковчег, а не копию. Мы никогда не сомневались в этом. Но сейчас я уже не так уверен в этом.

— Почему?

— Это кажется нелогичным.

Хагоса не удалось разговорить, и следующие пятнадцать минут мы напряженно продолжали восхождение в полном молчании. Затем Хагос указал на гигантский валун и сказал:

— Вот ваша львица.

Я заметил, что он слегка прихрамывает, и спросил:

— Что у вас с ногой? Растянули?

— Нет, мне ее когда-то прострелили.

— А, понятно.

— Это случилось несколько лет назад в бою с правительственными войсками. Пуля попала в голень и раздробила кость. С тех пор я ограниченно годен для военной службы.

Мы добрались тем временем до валуна, и Хагос подвел меня к его боку. Несмотря на глубокую тень, я разглядел гигантский силуэт прыгающей львицы, выполненный в форме барельефа. Он уже пострадал от эрозии и тем не менее не утратил живости в изображении свирепой силы и гибкой грации.

Посетивший Аксум в XIX веке английский путешественник и археолог-любитель Теодор Бент также осматривал, как мне было известно, это резное изображение, описав его впоследствии как «весьма выразительное произведение искусства, размером в 10 футов 8 дюймов от носа до кончика хвоста. Восхитительно изображено движение, а изгиб задних ног свидетельствует о том, что художник прекрасно знал свой материал». Затем Бент добавляет: «В нескольких дюймах от носа львицы вырезан круглый диск с лучами, призванный, видимо, изображать солнце».

И вот я рассматриваю «круглый диск с лучами», который оказался состоящим из двух пар эллиптических врезок на голой поверхности скалы. Если эти врезки поместить на циферблате часов, тогда верхняя пара указывала бы соответственно на 10 и 2 часа, а нижняя — на 4 и на 8 часов. Мне стало понятно толкование Бентом — рисунка: с первого взгляда он действительно выглядел как серия спиц — или лучей, — выходящих из центра в форме диска.

Но это было далеко не так на самом деле. Описанный путешественником «круглый диск» — всего лишь иллюзия. Если бы он попытался завершить рисунок, намеченный промежутками между эллиптическими врезами, то обнаружил бы, что это изображение вовсе не солнца, а круа патэ, с плечами, расширяющимися из центра вовне — иными словами, идеального креста тамплиеров.