Третья истина - Лина ТриЭС

— А смотрится или не смотрится? И так высоко. Выше локтя! Так же не носят?

— Носили. Египетские жрѝцы, например. Поверни. Я сам еще не насмотрелся.

Даша заглянула сверху и тихо сказала:

— Такого, Павел Андреевич, подарка ей еще от вас не было. Это же не для маленькой… Не забава. А она и не понимает еще. Вон, какую сорочку переодела на полосатку!

— Да, действительно. Матросик. Я в подобном одеянии смахивал бы на беглого каторжника.

— Конечно, у вас — мускулы… А у меня — нет.

— О чем ты, собственно, сожалеешь — о внешности каторжника, или об отсутствии геркулесовой силы?

Даша тронула его за плечо:

— Я спросить у вас хотела, Павел Андреевич… Новое ей постелить можно?

— Это вы меня спрашиваете? Да, смените! Вы же в этом лучше разбираетесь. Что вы нерешительная такая, Даша?

— Это правда, сущая. Нерешительная я. Все могу сделать, на все сил хватает, только чтоб кто-то указал. Плохо, когда главного над тобой нет, чтобы его одного слушать. А так я у ста подружек спрошу, прежде чем дело самое малое решить. Был жив мой Вася, и все было просто. Он скажет, я сделаю. Хоть и не всегда ладно выходило, ну так что ж, тоже ведь живой человек. Я не роптала.

Даша говорила спокойно, как всегда, мягко, то поднимая, то застенчиво прикрывая необычно светлые чистые глаза в рамке темных ресниц.

— Я думаю… Иногда, бывает не спится ночью, ну вот и лежишь, думаешь…Так я вот про что: как трудно мужчинам… Сам себе голова, сам все решай. И не попросишь подсказать, стыдно, тут тебя и спросят: «Какой же ты мужчина, миленький?». Павел Андреевич, а можно я еще вас спрошу, я бы не стала, неудобно, вы не родня мне. Но вы сами заговорили, а я привыкла к вам за пятнадцать дней. Можно?

— Да спрашивайте, что вам захочется. Зачем такие приготовления?

— Ой, извините вы меня! Мне бежать пора, больные не кормленные…

— Как бежать? Вы же сказать что-то хотели?

— А можно?

— Почему вы, собственно, сомневаетесь так долго, Даша, объясните мне? Будьте поувереннее.

— Да вы прикрикнули, я подумала: «Осерчал». Это дочка с вами смелая. Я даже удивляюсь.

Дочка только открыла рот, чтобы гневно возразить, что она как раз не дочка, но Даша уже журчала дальше:

— Павел Андреевич! Вот не знаю, ехать мне в деревню или нет? Сестра приглашает — хозяйство у нее под Курском, коровы, пчелы. А я не знаю, ехать или остаться… Как лучше будет.

— Да что я вам — оракул, что ли? Не зная подробностей вашей жизни. Нет, конечно. Какие коровы? Вы же городская жительница. У вас тут жилье, работа. Хорошая квалификация. Решать надо самой, Даша. О чем тут думать? — и после паузы добавил:

— Вы сейчас на работу? Я тоже ухожу.

— Да, это я проведать забежала, узнать, как и что. Спасибо вам большое, Павел Андреевич, значит, не еду… Я этих коров, как чумы, боюсь с детства…

— А я нет, — заявила с вызовом Саша, — и вообще — встаю. Дайте мне халатик.

— Нет, Александрин, что ты, доктор сказал: не больше получаса в день. Ты вставала уже сегодня.

— А вам хочется, чтобы я лежала тут все время, как неодушевленная? Ходят, куда хотят, а я должна лежать? И разучиваться ходить? Видели, как я спотыкаюсь? Пустите, буду тренироваться, возможно, до утра.

Даша осуждающе покачала головой и, накинув платок, вышла, затем опять просунула в дверь голову:

— Я ночью на дежурстве буду, пусть спит, Павел Андреевич, или хотите, с собой прихвачу?

— Пусть спит. Ну что, до завтра, Александрин? Спи! — он взялся за ручку двери. Сашина агрессия моментально улетучилась, как будто вылетела в дверь, вслед за Дашей.

— Поль, не уходите еще немножко, я вам расскажу. Нашла тут книжку про Шерлока Холмса. Среди старых «Нив», там в углу. Мне говорили про него, а я даже, вскользь, устыдилась, что не знаю. Читала, читала всю жизнь и на тебе — на Холмса не наткнулась!

Виконт приостановился по Сашиной просьбе и обводил на прощание глазами комнату, выискивая устранимые несовершенства. Не прислушиваясь, о ком идет речь, он машинально ответил:

— Потому что читаешь бессистемно.

— И теперь… не было бы счастья… Нашла, наконец, этот шедевр английской литературы. А что, Виконт, действительно своеобразный шедевр. Жуткая вещь. «Собака Баскервилей!»

— Вот, ты о ком! О Конан-Дойле. Я прослушал. Принесу тебе книг завтра, раз уже читать можешь.

— Спасибо, давно бы так, Поленька, хороший. А пока садитесь, без пререканий. А то буду плакать! Сильно.

Виконт послушно стянул куртку и, как будто удивляясь собственной сговорчивости, смущенно улыбнулся:

— Вот как, оказывается, со мной надо — кнутом и пряником!

— Теперь свет прикройте чем-нибудь, режет!

— Прикрыл. Так хорошо?

— Да, хорошо.

— Хо-го-шо, — спокойно передразнил Виконт.

— Когда я избавлюсь от этой картавости и акцента? Просто годы идут, а воз и ныне там! — щегольнула Саша знанием идиом.

— Нет, продвинулся немного… — он подавил зевоту, проморгался и шевельнул плечами, как бы встряхиваясь.

— Итак, «Собака Баскервилей». А вы не читали случайно?

Виконт вздохнул, снова опускаясь на стул:

— Кто-то кому-то подавал сигналы, ловил бабочек. Кто-то светился фосфором. Калитка вела на болото. Все. Такие вещи забываются, Саша.

— Лучше б совсем не читали, а то по ходу событий, станете припоминать и перебивать, высказывать версии…

— Ergo[92], полет моей фантазии тебя не интересует.

— Не вставайте, Поль, Поль! О-о-о! Так и сделаем. После каждого малюсенького события, там, в повести, станете высказывать предположения всякие, догадки. Посмотрим, сколько раз Вы пойдете по ложному следу?

— Не трать силы, отдыхай. Посижу, пока заснешь.

— И уйдете?? Но мне спать — гораздо хуже. Все кружится, слабость такая… во сне… и я спала днем… — Саша взяла его за руку и прижалась к ней щекой.

— Давайте расскажу, разрешите, Поль!

— Рассказывай. Как бы ни ударить в грязь лицом. Преступник, наверняка, уйдет у меня из-под носа со своей собакой.

— Вот. Уже забегаете вперед. Откуда вы знаете, что это собака преступника?

— А чья же? Порядочный человек водит своего питомца на поводке и не пускает слоняться по болотам. — Он снова сел на стул верхом и устроился поудобнее: положил руки на спинку, голову на руки и сомкнул веки.

— Виконт, вы опять знаете! Поэтому засыпаете! А если это привидения?

— Все, Александрин, сведения исчерпаны. Стра-ашно интересно, — растягивая слова, заявил он и открыл глаза. — Ну, значит, кто-то куда-то приезжает. Кто? Куда? Зачем? И что ему на месте-то не сиделось?

Саша начала рассказ, стараясь держать слушателя в непрерывном ужасе, о котором, по-видимому, свидетельствовали периодически округляющиеся глаза и короткие смешки.

Она добралась до поимки дворецкого и произнесла заготовленную фразу:

— На сегодня достаточно, ложитесь спать, завтра утром все узнаете.

— Я не доживу с этим до завтра. Умру от любопытства. Нет, каков! Роковая фигура! Вероятно, собаки и вовсе не было. Я припоминаю, что у Конан-Дойля кто-то бегал на четвереньках. Не дворецкий ли с фонарем? Оттого и светился… Ночью все кошки серы, все, что на четвереньках — собака.

— Или вы балуетесь, или я рассказываю. Tertium non datur[93].

— Дано, маленькая. Ты будешь спать, я пошел. До свидания. Полночь.

— Вы же обещали не уходить, пока я не засну, Поль? Ну, пожалуйста! — Ее охватил страх остаться одной, особенно, когда лампу следует выключить. Возможно, это было одним из признаков выздоровления — ведь она никогда не была любительницей темного времени суток.

— Ну, что же, — Поль во второй раз безропотно сбросил с себя куртку.

— Поль, а вы далеко отсюда живете?

— Я не намерен развлекать тебя разговорами. Молчу. Колыбельных не знаю.

— Поль, а откуда у вас этот браслет и вообще все?

Виконт не сделал ни малейшего поползновения ответить.

— Вы что, совсем отказываетесь разговаривать?

— Категорически.

Саша закрыла глаза. Она убедила себя, что это не просто предчувствие страха, а сейчас снова поплывут мучительные видения, как это бывало совсем недавно, едва приходила дремота. Поспешно открыла глаза и страдальчески посмотрела на него:

— Не могу спать.

— Свет выключить? Уйти?

— Нет, что вы. И так мне плохо, то кружится, то прыгает перед глазами, я не могу лежать… Так плохо… Не уходите. Возьмите меня с собой. Мне каждую ночь так. Я думала, если вы тут, то не будет. А оно опять…

— Должно отступать уже. Ты же выздоравливаешь. Просто боишься, ждешь. Давай руку.

— Одну руку мало. Поднимите меня на свои руки целиком… на минуту. Вы ведь можете…

— Могу. Пожалуйста.

— Вот так хорошо. Даже глаза могу закрыть. Какая разница!