Третья истина - Лина ТриЭС

— Может быть, пить хочешь?

Она качнула головой отрицательно, она только что пила. Он сокрушенно обратился к Даше:

— Она что, и не пьет ничего?

— Пьет, как не пить. От жара пить всегда хочется. Запросит — дам водички скипяченной. Идите себе.

Только что, в битком набитой палате, Саша была покорна и безучастна ко всему. Сказывались бессилие от болезни и полная зависимость от чужих… Теперь же она вдруг уверовала, что способна и имеет право чего-то хотеть:

— Не… буду больше… водичку эту гадкую, кислое хочу… дайте пить!

— Хочет, видите? Что делать?

— Дайте, дайте водички, чего ж еще?

— Она кислое хочет. Вы же слышали!

— Миленький, да нет у меня ничего кислого. Не время нынче для баловства.

— Она больна, какое баловство? Как вы не понимаете? — Синие глаза просто источали укоризну. Бедная Даша аж голову опустила. Виконт взял Сашину руку в свою:

— Ты потерпишь, Сашенька? Потерпи. Я скоро вернусь, очень скоро.

В Сашином слабом кивке была доля великодушия. Он быстро вышел. Даша с любопытством поглядела ему вслед:

— А брата у тебя не было, а, миленькая?

— Три брата… — по инерции выдала слабым голосом анкетную справку Саша.

— Святой Боже! Четверо деток было! У такого молоденького! Усни, миленькая, я посижу тут. Мое сутошное дежурство окончено, сутки дома, с тобой буду…

Долго спать ей не пришлось, потому что Виконт вскоре с шумом ворвался в комнату в обнимку с громадным тюком и с сумкой через плечо. Приговаривая неизвестно для кого: «Тш, тш, тш!», водрузил тюк на стол, потом вытащил запотевшую бутыль из сумки, стал с ней, как вкопанный, над кроватью и обратился к вскочившей при его появлении, Даше:

— Вот морс. Спит? — он, не выпуская из рук бутыли, заметался по комнате, видимо, в поисках чашки.

Даша опустилась на табуретку, сложила руки на коленях крестом и с изумлением, даже некоторым страхом, следила за ним.

— Вы, извините уж меня, только… спросить хочу.

— Да, пожалуйста, — он резко остановился прямо перед Дашей. Та после паузы спросила:

— Как мне называть вас?

— А! Извините, я что — не представился? Павел Андреевич. Так что вы хотели спросить?

— Да это. Про имя.

Саше не хотелось разлеплять горячие веки, и она сквозь завесу ресниц удовлетворено-лениво следила, как он развернул тюк и выкладывает целую кипу простыней, наволочек, полотенец, пододеяльников, розовое шелковое одеяло.

— Откуда это, Николай-угодник, да где ж сейчас такое сыскать? Павел Андреевич!

Виконт, не отвечая, снова, как в больнице, поднял Сашу на руки и кивнул Даше, а та, поняв, быстро постелила все свежее. Саша, как только ее опустили на подушки, ощутила чудесный холодок тонкого пододеяльника и расслабила ноющее тело, осознав, что колючее, с ежеминутно сползающей простыней, одеяло добавляло телесных мучений. Ее напоили морсом. В первый раз за время болезни что-то показалось ей вкусным, но есть она категорически отказалась, несмотря на все уговоры Даши:

— Ешь, миленькая… Не поправишься так, ешь чего дают, через «не хочу!», ну- ка…

Виконт несколько минут безрадостно взирал на Дашу, потом молча удалился, и на этот раз Саша не смогла оценить, долго ли он отсутствовал.

Ей и потом трудно было ориентироваться во времени. Здесь, в узкой, чистой комнатке время текло по своему особому закону и отмерялось приходом и уходом Даши, насильными кормлениями или их попытками, а также внутренним ритмом Сашиного самочувствия. Свежее она, бодрее — значит, утро. Устала, сникла, лень шевелиться — день. Лихорадит, тяжело закрываются веки, сознание уплывает — вечер… Совсем уплыло, забылась — ночь. Она не сознавала, что ее «сутки» длятся всего несколько часов.

А Виконт… То ей казалось — он постоянно здесь, сидит рядом, наклоняется к ней, рассказывает что-то очень приятное, легкое… не дает уйти в плаванье по гуще враждебного океана. Краткое забытье, и опять он: держит рукой под спину, проводит другой, с губкой, по телу, раздается запах уксуса, и давящий на сознание жар отступает перед благодатной прохладой. А теперь он стоит перед Дашей и голосом классного наставника объясняет, как смешивать принесенное им жидкое мыло с ледяной водкой, и как пользоваться смесью, чтобы не было необходимости в купании. У Даши получается. После обработки, Саша чистенькая-чистенькая, как будто только что приняла ванну. И снова жар не выдерживает, Сашино «утро» наступает быстрее.

То он отсутствует долго-долго — несколько Сашиных суток. Потом он появляется и сокрушается по поводу ее аппетита. Последнего просто нет. Отлучки Виконта становятся все длительнее, а еда — все изощреннее. Яблочный мусс, взбитые сливки с кусочками сухофруктов, мягкие котлетки, овощи… Но Саша не чувствует вкуса. Однажды, просто чтобы отвлечь их от навязывания ей имеющегося в наличии овощного рагу, она попросила фруктовое желе. Оно появилось вскоре на прикроватной тумбочке и подрагивало в стеклянном блюдечке, создавая ощущение сказки. Саша его съела целиком, с удивлением чувствуя, что на земле есть и приятные разновидности пищи.

Как раз при волшебном появлении желе, или несколько раньше, Даша, сидя за столом, озабочено проговорила:

— Я просто ума не приложу, миленькая, откуда твой папа берет все это? Человек он, вроде, хороший… порядочный. Так, не из-под земли же? Мне кушать это прямо неловко. Кругом голод беспросветный… И странно как-то… Он так красиво говорит: уход, забота, де мол, бóльшего стоят… Но я же по сочувствию человеческому… Ну, если б мучицы или крупы какой в благодарность, а тут… а ты еще капризничаешь. Все тебе не хочется. Извела отца совсем. Да еще такого золотого. Я все приглядеться не могу, он сам-то ест что-нибудь из этого? По-моему, и не притрагивается… С лица совсем спал…

Саша забеспокоилась, и это было ее первое активное чувство за время болезни. Она с нетерпением дождалась, пока он снова появится, постаралась сесть, обхватив колени, — вышло. В такой трудной позе и приступила к допросу:

— Вы где ходили? Вы уже ели?

Виконт тут же охотно и выразительно заговорил, но, по сути, произнес что-то маловразумительное:

— Парадные обеды, фриштыки, приемы, рауты, визиты — это так утомляет. Синьорина! Где меня носит — уму непостижимо. Я имею в виду, в том числе и свой собственный ум.

— Вы бываете в каких-то разных местах? Но с какой-то же общей целью, да? Там еду продают?

— У вас, милая синьорина, не брезжит в голове представление о таких прелестных созданиях — иезуитах? Я вспоминаю их в последнее время часто и с умилением. Особо мил мне их девиз.

— А… что…

— Не стану его цитировать, не просите, синьорина.

Саша уже поняла: он просто радуется тому, что она способна вести беседу — вон какой у него довольный взгляд, на серьезный разговор его сейчас не развернуть — но продолжала настаивать:

— Но что же вы делаете под этим девизом?

— Скажу скромно: ваш покорный слуга вступил, и небезуспешно, в корпорацию негоциантов. Занятная среда — в этих делах можно запутать кого угодно. Но не меня! Жулик на жулике. Я нашел достойное место среди них. Иногда важно оказаться в позиции «Tertius guadens»[84].

Виконт уселся верхом на стуле, подперся двумя кулаками и прищуренными глазами смотрел на огонь в маленькой Дашиной буржуйке. Помолчал, потом спросил:

— Мы ведь с вами рыцари вечных категорий, мой славный сотоварищ, не правда ли? Так стоит ли придавать значение мелким проделкам, на которые толкает нас жизнь?

Он поглядел на нее, насторожившуюся, подмигнул и засмеялся.

— Вы шутите все это, да, Виконт? — захотелось убедиться Саше.

— Конечно.

ГЛАВА 15. НАСЛЕДСТВЕННАЯ ТИРАНКА

Даша с утра ушла на суточное дежурство. Лекарство, вода, что-то в тарелке под салфеткой — все это было оставлено Саше на расстоянии вытянутой руки. Можно и встать, осторожно сделать несколько шажков. Ее уже поднимали. Но она не встает. Так противно кружится голова, едва оторвешь ее от подушки. И потом… тогда в зеркале рискуешь увидеть бледное треугольное лицо со щеточкой волос надо лбом, торчащие ключицы и тонкие, беспомощные руки. Ясно, почему ее никто не любит, почему уходят все время от нее. Конечно, может, ее и жалеют, как больного котенка в подворотне, но тем более, уходят, чтобы пожалеть, не видя. Когда перед тобой такое пугало с тонюсенькой шеей и слезящимися глазами-плошками, невозможно чувствовать ничего, кроме отвращения! Нарочно ей вчера ночную рубашку с кружевами надели, она точно знает, нарочно, чтобы не было так противно…

Саша, растравив себя, уже всхлипывая, стянула красивую нежно-голубую рубашечку и влезла в полосатую тельняшку, выменянную ею лично за пару расшитых рушников и скатерку еще на Украине. Саша припрятала ее до поры, чтобы в удобный момент угостить Виконта комичной морской сценкой.