Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

«А если бы случайно спаслись только я и Маринка, — подумала Валентина и испугалась. — Вот так, наверное, убивают и грабят! Да, да… Сначала просто мерещится „это“, а потом…»

— Правьте к острову! — сказала Анна, поднимая весла и осматриваясь. — Вон к тому мысику. Вам нравится там?

— Очень! — ответила Саенко и покраснела.

На белом песке пустынного берега громоздились кучи сухого, чисто вымытого плавника. За песком, за редкими корявыми ивами, обросшими в половодье блекло-зелеными космами тины, прохладно кустился лес. Женщины высадили своих пассажиров, вытащили лодку на горячий песок.

Анна натаскала груду плавника для костра, а когда огонь погнал густые завитки дыма, принялась подбрасывать в него сухие сучья, пока он, к восторгу Маринки, носившейся по берегу наперегонки с Тайоном, не загудел одним огромным, рвущимся вверх пламенем.

— Теперь мы не сможем повесить чайник! — сказала Валентина, успевшая искупаться и принести воды.

— Мы потом вскипятим чай… — ответила Анна, не отрывая взгляда от рыжей гривы огня, развеваемой ветром. — Смотрите, как он торопится жить, но чем больше в нем жадности, тем быстрее все кончится.

— Это оттого, что сухие дрова, — отразила возможный намек Валентина, тоже огненная в своем оранжевом купальном костюме. — Дайте ему сырое полено, и он начнет ворчать и глодать нехотя, точно сытая собака.

— Да, дрова сухие, — низкий голос Анны прозвучал глухо.

Они воткнули в песок четыре палки, натянули на них простыню. Река дышала прохладой, а на песке было жарко.

Женщины лежали на нем и тихо разговаривали, радуясь ветерку, который набегал из прибрежных кустов, щедро заплетенных диким хмелем и повиликой, и вместе с дымом костра отгонял комаров.

— Вы обещали лодырничать: ведь сегодня выходной, — говорила Валентина, купая руки в сыпучем песке; теплые струйки его скатывались по ее плечам, она ловила их ладонью, снова сыпала на плечи и шею. — Вы хотели отдыхать, а захватили книгу. Разве это отдых? Я вот готова хоть целый день лежать, ни о чем не думая.

— Ни о чем не думая?

— Да, ни о чем! — подтвердила Валентина с притворным спокойствием. — Разве вы не устали от деловых звонков, приказов, заседаний? Разве вам не хочется иногда вздремнуть среди тысячи рассуждений?

— Нет! — Анна нервно засмеялась. — Если эти рассуждения интересны, я слушаю с увлечением, если скучны и неумны, начинаю сердиться. И в том и в другом случае спать не хочется.

— А дома? — пытливо поглядывая на нее, спросила Валентина. — Когда вы приходите домой, чтобы отдохнуть, но вместо того задыхаетесь от всяких мелочей… Помните, вы так сказали? Но еще раньше вы говорили совсем иное…

— Задыхаюсь? Да, бывает, но не потому, что хочу отдохнуть, а мне не дают… Напротив, я отдыхаю именно среди этих мелочей. Сейчас другое: огромное напряжение в работе, и потому все постороннее раздражает меня. Но так стыдно и тяжело, когда вдруг начинаешь ворчать, словно старая бабка, этим оскорбляешь самое дорогое сердцу. Мне всегда кажется, что я слишком мало внимания уделяю своей дочке. — Анна поглядела на Маринку, которая, вырыв в песке порядочную яму, пыталась уложить в нее Тайона, и грустно усмехнувшись, продолжала: — Нехорошо иметь одного ребенка: его или забывают или балуют, но он все равно одинок и потому постоянно мешает взрослым. Если бы наша первая девочка была жива, Маринке жилось бы веселее.

— Отчего она умерла?

— От скарлатины. Мы оба учились, когда она родилась. Я приносила ее из яслей и бежала в магазин. Андрей в это время возился с нею и готовился к экзаменам. Или он шел в очередь, а я, дрожа над каждой копейкой, хозяйничала, также занимаясь на ходу. Было трудно.

— И ребенок умер?

— Не во время нашей учебы! Вот что обидно… Она умерла, когда мы уже начали работать и у нас были средства к жизни.

— А если бы она умерла тогда, когда вы еще учились, вы тоже чувствовали бы себя виноватой?

— В чем? Разве я как женщина, как мать не сделала все, что от меня зависело? — Анна села, обхватив руками колени, и, глядя на сизых голенастых куличков, деловито бегавших у воды, заговорила в раздумье: — У меня есть знакомые. Мы учились вместе… Когда они были на втором курсе, у них родился ребенок. Тогда эта студентка бросила институт, чтобы дать возможность своему мужу «создать себе положение». Я помню, многие студенты восхищались ее «сознательным» поступком. И муж действительно легко закончил институт, теперь в аспирантуре.

— А она? — спросила Валентина с живостью.

— Она мать уже троих детей. Но вместо того, чтобы радоваться этому и гордиться положением мужа, при всяком случае напоминает ему о том, чем она пожертвовала для него. Ей кажется, что он это забывает, что он не ценит и не уважает ее.

— Ужасно, — пылко сказала Валентина. — Ужасно! — повторила она со злостью и тоже села, упираясь ладонями в песок. — О! Я отлично помню по жизни своей матери, что значит целиком зависеть от мужа, да еще имея на руках ребенка от первого брака! Когда тебя могут попрекнуть каждым куском, каждой тряпкой! Вечно подделываться к чужому настроению, привычкам, прихотям… Довольно! — закричала Валентина, с веселой яростью вскакивая на выброшенный половодьем пень и топая по нему своими узенькими пятками.

— Верно! — смеясь, подхватила Анна. — Нельзя приносить в жертву примусу наши человеческие интересы.

— Ой, посмотрите! — вскричала Валентина.

Тайон, сбежав от хлопотливой Марины, мокрый после купанья, валялся на песке с косынкой Анны в зубах.

— Он совсем одурел на приволье! — сказала Анна с досадой. — Что он сделал с нашими платьями! — Она вскочила и побежала к собаке, за ней Валентина, потом Маринка с лопаткой в руке.

Тайон, очень довольный поднявшейся суматохой, пустился наутек и бегал до тех пор, пока не выронил косынку, и тогда ее, измусоленную, подхватила Марина.

— Ой да я! — сказала она, радуясь и просовывая пальчики в дырки, оставшиеся на шелке от собачьих зубов.

Маринка первая разглядела на берегу, возле причала, знакомую фигуру в полушубке и меховой шапке.

— Дедушка встречать пришел.

— Верно, это Ковба, — сказала Анна, щурясь от дыма головешек, положенных в жестянку для защиты от комаров.

Лодка пошла быстрее, и Валентина с грустью оглянулась на остров, уже слившийся с синей полосой дальнего берега. Золотая рябь струилась по реке, уносившей этот солнечный блеск к болотистым низинам тундры, к Ледовитому океану. Еще день прошел…

«Я должна переломить себя и выйти замуж за Виктора. Неужели никогда не смогу полюбить его?»

Она попробовала вообразить себя женой Ветлугина, и ей захотелось плакать, потому что никого не нужно ей было, кроме Андрея. Его голос, смех, каждую черточку лица она любила. Валентина даже зажмурилась, представив, как она подходит к нему и его руки встречают и обнимают ее. Неужели этого никогда не будет? Никогда… Валентина посмотрела на Маринку. Та, морщась от лучей низкого солнца, забавно изогнув полуоткрытые губы, пристально смотрела на приближавшегося вместе с берегом деда. Сходство ее с отцом ущемило и тронуло Саенко.

«Ой, да какая я несчастная! — судорожно вздохнула Валентина, вспоминая снова заразительный смех Андрея. — Нет, надо переломить себя! Надо забыть… Вот пока его нет, совсем не думать о нем, и, может быть, все пройдет. Должно пройти. Забыть! Забыть!» — твердила она, охваченная озлоблением на самое себя, на Андрея, на Ветлугина, который так хотел, но не мог заинтересовать ее.

Анна первая выскочила на берег, потянула лодку, которая звучно шаркнула о камни; мутная вода, переливаясь в корму через поперечные порожки днища, опрокинула и залила зашипевшие головешки. Валентина поднялась, строгая, притихшая.

— Давно ждете? — обратилась Анна к Ковбе, сразу переключаясь на деловой тон.

Он молча полез в карман, достал что-то завернутое в тряпицу, отстегнул большую английскую булавку, начал не спеша развертывать. Женщины, Маринка и даже Тайон нетерпеливо следили за его трудными движениями. Размотав тряпку-платок, он вынул ровно свернутую бумажку, подал ее врачу и только тогда сказал:

— Дохторов мобилизуют.

— Куда?

— В тайгу. Прививки делать. По телефону передали со стана. Срочно, мол, требуется выехать. Постановление получено из области.

— На чем же я поеду? — беспомощно от растерянности спросила Валентина, передавая телефонограмму Анне. — Тут пишут: в таборы кочевых эвенков… Где-то на Омолое.

— На оленях придется, — сказала директор.

Конюх Ковба с сомнением покачал головой:

— Трудно на них без привычки-то! Седелка так ходуном и ходит, так и сбивается на сторону.

— Вы ездили?

— Как не ездил? Приходилось.

— Ну и что?