Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления - Дженис Росс

Провозглашение нового будущего в месте, связанном с балетом, уже имело прецеденты в Советской России. В. И. Ленин в первые годы большевистской революции, начиная с 1917 года, использовал балкон особняка в стиле модерн в Санкт-Петербурге, принадлежавшего балерине Императорского балета Матильде Кшесинской, в качестве трибуны для своих самых известных речей. В 1920 году со сцены Большого театра Ленин также провозгласил свой план по обеспечению электроэнергией всего Советского Союза (план ГОЭЛРО). В ходе этой речи Ленин заявил собранию делегатов Восьмого Всероссийского съезда Советов со всей погруженной в разруху страны: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны» [Ленин 1967–1975, 42: 30], а оборванные и голодные делегаты сидели в холодном, тускло освещенном театре, остро ощущая в тот самый момент, как электроэнергия, связанная с политической системой, может изменить их судьбу[288]. Теперь, полвека спустя, Якобсон тоже обещал сотворить нечто волшебное, чтобы заполнить пустоту в русском балете. Он хотел всколыхнуть и наэлектризовать СССР танцем, который, по словам В. А. Звездочкина, «перевернет существующие представления о хореографии и ее возможностях» [Звездочкин 1989:19]. Звездочкин продолжал, контекстуализируя достижения Якобсона: «Впервые в истории советского балета создан хореографический театр с собственным оригинальным репертуаром и эстетической программой» [Звездочкин 1989:20].

Якобсоновская тяга к «просвещению» будет подкреплена радикальной инновацией – первой с 1920-х годов независимой балетной труппой в СССР, – труппой, сосредоточенной на ключевых элементах танцевального модернизма, но при этом уходящей корнями в классический танец. По замыслам Якобсона, акцент должен был делаться на частном опыте артистов, их самоопределении и переосмыслении танцевального языка для придания ему новых смыслов, и при этом Якобсон не хотел эксплуатировать непереосмысленные традиции и зрелищность как таковую. Его платформой станет первая в Советском Союзе балетная труппа под руководством одного хореографа – труппа, которая, как и труппа Баланчина в США, откажется от внутренней иерархии, состоящей из солистов и кордебалета, а главные роли будут распределяться между всеми звеньями танцовщиков в зависимости от того, кто покажется наиболее перспективным в той или иной партии[289]. Якобсон считал каждого танцовщика в своей труппе солистом.

К шестидесяти пяти годам Якобсон провел двадцать лет, ходатайствуя о собственной труппе, а обращаться с соответствующими просьбами к чиновникам он начал с момента своего прихода в Кировский театр в конце 1920-х годов. Он быстро пришел к выводу, что собственная труппа – единственный способ уменьшить масштаб контроля со стороны партийных комитетов, ведомств и чиновников Министерства культуры, которые вмешивались в его работу или запрещали многие его постановки. Поэтому вместо того, чтобы приспосабливаться к требованиям властей, Якобсон решил пойти по пути отделения.

Когда в 1960-е годы весь советский культурный климат оказался в стагнации, Якобсон превратил инерцию в импульс. Наконец в 1967 году Ленинградский обком партии дал ему разрешение на создание балетной труппы под эгидой Ленконцерта. Якобсон быстро перешел к действиям, провел прослушивание, набрал танцовщиков и начал думать о репертуаре. А через несколько недель чиновники учинили Якобсону очередную препону, неожиданно объявив ему, что решение отменено.

Видимо, те, кто поначалу поддались натиску Якобсона, затем опомнились. А может быть, и Москва приструнила, указав местному партийному начальству, что положено и что не положено делать. Руководить беспартийному да еще еврею в брежневские времена было, конечно, не положено, – говорит Ирина, вспоминая разочарование и гнев мужа. «Боль от случившегося была очень сильна, хотя Л. В. старался не подавать вида. Он занимался своими делами. Писал либретто, над чем-то размышлял, читал» [Якобсон И. 2010: 13–14]. Он также находил некоторое утешение в результатах Арабо-израильской войны 1967 года, получая удовольствие от эпичной победы Израиля над враждебными соседними странами, которые поддерживал Советский Союз.

Чтобы занять место Якобсона после отказа предоставить ему труппу, чиновники назначили художественным руководителем этой новой камерной балетной труппы удивленного П. А. Гусева. «И Петр Андреевич ее принял, что Л. В. очень обидело» [Якобсон И. 2010:14], – рассказывает Ирина. Гусев, бывший танцовщик Кировского и Большого балетов, а в молодости – член «Молодого балета» Баланчина, был опытным педагогом и балетмейстером, известным балетным дипломатом. Но он не был хореографом оригинальных произведений и тем более не претендовал на создание собственной труппы. «Они продолжали здороваться друг с другом, – вспоминала вдова Якобсона о взаимоотношениях Гусева и ее мужа, которые прежде были друзьями, – но прежних отношений не стало» [Якобсон И. 2010: 14]. В художественном плане замена также была катастрофической. В течение двух лет труппа из-за низкой посещаемости своих ничем не примечательных концертов потеряла такую значительную сумму денег, что члены «Ленконцерта», государственного учреждения по организации культурных мероприятий, присоединили свои голоса к хору, просящему Министерство культуры и партию вернуть труппу Якобсону, чтобы она могла зарабатывать, а не только тратить деньги [Якобсон И. 2010: 14].

Якобсон ждал этого момента, словно шахматист. Ирина вспоминает, что более чем за год до этого, спустя всего несколько недель после того, как Гусев стал художественным руководителем труппы, он пришел в квартиру Якобсонов по адресу улица Восстания, 11, в фешенебельном районе Ленинграда, недалеко от Невского проспекта, с просьбой.

В один прекрасный день, как только труппа – ее назвали «Камерный балет» – начала работать, Петр Андреевич пришел к Л. В. домой с предложением поставить в его коллективе первую программу – все, что он захочет. Я, присутствуя при разговоре, решила помочь уговорить Л. В. «Вы так хотели иметь свой коллектив. А Петр Андреевич дает вам карт-бланш: делайте все, что задумали. А вместе вам будет легче. Вы же такой талантливый, а П. А. такой умный!» Гусев услышал и тут же спрашивает: «Ирочка, не хотите ли вы сказать, что я бездарь, а он дурак?» Уговоры оказались напрасными. Мой муж был непреклонен: «Вы взяли коллектив, вы и делайте программу». И закончил разговор. Таким огорченным я никогда Петра Андреевича не видела. Но он не знал еще, что ожидает его дальше. Пока он был в комнате, наша собака, немецкая овчарка, добралась в передней до его кожаной папки со всеми подписанными документами по коллективу и успела их наполовину съесть. Визит явно не удался [Якобсон И. 2010: 14].

Отказ Якобсона осуществлять фактическое руководство труппой Гусева, находясь в его тени, лишний раз свидетельствует о том, что Якобсон считал себя частью истории балета, хотя ему и не хватало роскоши иметь устоявшуюся, долгосрочную позицию, в которой он мог бы по-настоящему реализовывать себя в этой роли. Жизнь заставила его понять,