Упрямица - Эллен Марш

– Если Пенджаб аннексируют, то камень по закону будет принадлежать королеве, – напомнил другу Шарль.

– И ты намерен подарить его ей? – спросил Дмит­рий, недоверчиво взглянув на друга. – После всего, что тебе пришлось вынести, после всех пакостей Филиппа Бэрренкорта? А ведь камень мог бы стать отличной местью, Шарль!

– Як этому никогда не стремился.

Мгновенно протрезвев, Дмитрий положил руку на плечо друга и сказал:

– Этот мир, Шарль, зачастую несправедлив. Запо­лучив себе одно богатство, ты утратил другое. И думаю, то, что ты утратил, было для тебя дороже всего на свете.

– Я найду ее, Дмитрий, пусть даже придется отдать за это жизнь.

– А я сделаю все, чтобы помочь тебе.

Они посмотрели друг на друга, молча поклявшись вер­нуть то, чего их столь вероломно лишили. Неожиданно Дмитрий ухмыльнулся.

– Отлично, старый морской бродяга. Пусть будет по-твоему, будем следовать прямым курсом и возвратим королеве Викки ее драгоценный алмаз – если, конечно, Пенджаб аннексируют.

– Твое великодушие иногда просто поражает, – с иронией заметил Шарль.

– Угу, ты прав, товарищ. Кстати, камешек-то так себе… А вот если его хорошо и правильно обработать – ему цены не будет. Викки будет польщена. – Дмитрий лукаво подмигнул. – И она не очень расстроится, если «Кохинор» станет поменьше, чем был вначале, верно?

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Шарль.

– Ну, если бы алмаз был вполовину меньше, чем сейчас, он все равно стал бы достойным украшением ко­ролевы, разве не так?

– А что со второй половиной?

– Надеюсь, у тебя достаточно богатое воображение. Думаю, ты сумеешь придумать, как с ним поступить.

Тоскливый взгляд Шарля остановился на камне, но его голос не дрогнул, когда он неожиданно сказал.

– Да, Дмитрий, кажется, у меня уже есть кое-какие планы на сей счет.

Глава 15

Долгие зимние месяцы, что прошли со времени отбы­тия голландского работоргового судна «Корморант» из Индии, оказались самыми тяжелыми и потребовали от Рэйвен Бэрренкорт колоссального самообладания. Неук­люжий, тяжеловесный корабль пересек Аравийское море и направился вдоль гвинейского побережья, сделав корот­кую остановку в Фидс, чтобы набить свои вонючие трю­мы еще большим количеством несчастных африканок. С начала января судно проложило новый курс через тропик Рака. Зимние штормы скоро начали немилосердно тре­пать «Корморант», и женщины в трюме испытывали не­имоверные страдания.

Десятки рабынь умерли во время штормов, но это был обычный риск, который заранее учитывался капита­ном Нильсом Ван дер Хорстом. В более спокойные дни мертвых сбрасывали за борт. Кстати, это значительно об­легчило груз «Корморанта», и он резко увеличил ско­рость. В отличие от других судов, перевозивших подобные грузы для голландской Вест-Индской компании, «Кормо­рант» плавал в океанских водах только в зимние месяцы, когда вонь разлагающихся тел не пропитывала каждую щель корабля. Капитан Ван дер Хорст предпочитал духо­те и вони зимние штормы.

Что же касается рабов в главном трюме и несчастной молодой женщины, запертой вместе с другими узницами в переднем трюме, то свирепые ветра, бросавшие корабль с волны на волну, заставили их пройти через все муки ада. День за днем несчастных узниц бросало от одного борта к другому, их изводили морская болезнь, холод, голод и, конечно, невыносимые условия. Рэйвен мучилась от пос­тоянной головной боли и слабела с каждым часом от крайне скудной пищи, которую им сбрасывали время от време­ни через люк. Но для Рэйвен невероятная боль от ударов о борт не шла ни в какое сравнение с обуявшим ее стра­хом за жизнь растущего в ее теле ребенка. За весьма короткий срок она научилась так сворачиваться в клубок, чтобы любой толчок или резкий удар не мог повредить ему, – но страх все же остался.

И этот страх за нерожденного ребенка имел совер­шенно непредсказуемые последствия, ибо в течение дол­гих недель поддерживал в Рэйвен волю к жизни, хотя жуткий холод заставлял ее дрожать, стуча зубами, и со­трясаться от приступов кашля. Как только люк захлопы­вался и громко звякала задвижка, в трюме наступала такая темнота, что было совершенно непонятно, что там снару­жи – день, ночь или зарождающийся рассвет. В минуты затишья, когда свирепые ветра на время стихали, Рэйвен слышала перешептывание и стоны женщин. Наречия, на которых они разговаривали, были ей неизвестны, и это еще более усиливало её одиночество.

Рождество уже, наверное, давно прошло, думала она с горечью. При воспоминании о прошлой жизни, где было так много счастья и отец, с которым можно было разде­лить его, на глазах вновь наворачивались слезы. Она из­водила себя яркими картинами Нортхэда и ласковой улыбки Джеймса Бэрренкорта, так что сердце изнывало от тоски по дому. А если она не вспоминала Корнуолл, то думала о Шарле. Она поняла, что истосковалась по нему, изголо­далась, она даже осмеливалась мечтать о том, чтобы жить с ним и ребенком, плодом их глубокой и всепоглощающей любви. Это было невероятное счастье… и заставляло за­быть о действительности.

– Клянусь тебе, Шарль, – шептала она всякий раз, когда отчаяние грозило поглотить ее. – Я не позволю причинить вред нашему ребенку!

Мысли о Шарле успокаивали ее, и часто он предста­вал перед ней так отчетливо, что она могла смотреть в его необыкновенные глаза и черпать силу в их ослепительном блеске.

– Я выдержу, Шарль, – упрямо твердила она все эти бесконечные дни, недели, месяцы, которые последо­вали за отплытием из Индии.

Часто слова теряли свое значение и бессмысленно звучали в ее мозгу, а иногда вообще не имело значения, жива она или нет. Но драгоценный дар его любви продолжал поддерживать ее, заставляя сражаться за любую возмож­ность выжить, чтобы дать шанс посеянному им ростку жизни взойти и расцвести. И Рэйвен изо всех сил боро­лась за жизнь.

Несколько засохших бисквитов и заплесневелых ле­пешек она растягивала так, чтобы всегда можно было заглушить приступы голода, и в какой-то степени ей удалось избежать полной потери сил. В отличие от ос­тальных невидимых узниц, предававшихся отчаянию и стонавших, метавшихся, теряя силы, Рэйвен усилием воли заставляла себя сражаться с приступами отчаяния, бо­роться за жизнь.

Более всего угнетала неизвестность. Что намерева­лись сделать с ней и всеми остальными узницами? Време­нами Рэйвен казалось, что она сойдет с ума от ужаса. А иногда её вдруг охватывал безотчетный страх за жизнь ребенка. Что, если эти жестокие люди, так громко топав­шие по мокрой от дождя палубе, задумают причинить вред ее ребенку?

За долгие часы пребывания в полной тьме она поня­ла, что вокруг нее одни женщины. Трудно было понять, сколько несчастных втиснуто в эту вонючую тюрьму, но все они были женщинами. И Рэйвен гадала, какую же судьбу уготовили для них тюремщики? Однажды ее осенило: Рэйвен поняла, что именно поэтому все они здесь и находятся – потому что все узницы были женщинами.