Маска времени - Мариус Габриэль

Были еще портреты и фамилии, но из-за нахлынувших слез Анна не могла прочитать эти имена — малую часть из шести миллионов казненных.

Никакое красноречие, никакие пышные надгробия не могли бы тронуть сердце так, как эти простые памятники.

Она перевела дыхание и вытерла ладонью мокрые щеки.

— Я не знаю, что делать, Филипп. Я хотела бы помолиться, но знаю только христианские молитвы. Как ты думаешь, это уместно здесь?

— Во всяком случае, ты не оскорбишь их памяти. По дороге назад Анна призналась:

— Я, конечно, понимала, что увижу нечто ужасное, но столько печали и горя я не ожидала.

— В бараке тоже могут быть всякие ужасные вещи.

— Знаю.

Барак, превращенный в музей, был маленьким, почти квадратным, на темном гранитном фундаменте. Дверь оказалась открытой, горел свет, но у этого странного музея не было даже служителей, что производило неприятное впечатление.

— Наверное, кто-то приходит сюда каждое утро из деревни, открывает двери и уходит. Здесь нам никто не помешает.

Шаги гулко отдавались в пустых коридорах. Музей выглядел очень просто, даже аскетично. Видимо, его устроителям не хватило средств на большее. На стенах висело несколько больших картин, рассказывающих о прибытии евреев в Варгу.

За стеклом витрин находились фотографии, которые сделали немецкие солдаты. Это были сцены массовых убийств, на одной — заключенные рыли себе могилу. Один из обреченных в момент съемки через плечо посмотрел в камеру — изможденное лицо, покрытое густой бородой. На другой фотографии были только эсэсовцы в черной форме, за ними угадывалась груда голых тел. На третьей — мертвые свалены с общую могилу; их голые руки и ноги напоминали корни деревьев.

Наверное, сюда и отправили Джозефа Красновского после того, как его схватили в Италии. Здесь он провел почти год. Что делал? Рыл могилы? Анна еще раз взглянула на фотографию с заключенными: один из них мог быть Джозефом. Может быть, этот бородатый человек с черными глазами? Отец ее матери, ее дед, затерявшийся сейчас где-то в огромном мире.

Анна почувствовала, как мурашки побежали по телу. Она подошла к витрине и вгляделась в бородатое лицо. Затем отступила назад. Подняла фотоаппарат и сделала снимок, надеясь, что вспышка, отраженная стеклом витрины, не испортит фотографию.

В другой витрине лежала книга со списком жертв. Анна обернулась и увидела Филиппа, неподвижно разглядывавшего что-то за стеклом.

Бесшумно она подошла к возлюбленному и тоже посмотрела вниз.

Под стеклом находилась групповая фотография палачей, эсэсовских офицеров. Лица без всякого милосердия. Филипп указал пальцем на одного из них:

— Джекелн. Шеф СС и полиции в Северной России. Анна вгляделась в жестокое лицо.

— А это его заместитель по лагерю. Клаус фон Ена, — продолжал Филипп. — А эти отвечали за аресты, перевозку и конфискации у еврейских семей. Они повинны в смерти многих тысяч людей.

Рука Филиппа безжизненно опустилась. Анна продолжала смотреть на эти лица. На многих были форменные черные фуражки и на воротничках красовались дубовые листья. Эти люди выглядели уверенными в себе, словно гордились хорошо исполненной работой. Но ни одно из лиц не несло на себе печать абсолютного зла, не напоминало монстра. Убрать всю эту символику с черепами — и каждый из них мог вполне сойти за банкира или адвоката.

— Выглядят такими обычными, — наконец заметила Анна. — Такими нормальными.

— Может быть, выглядят так, но нормальными они никогда не были.

Анна перешла к другой витрине, где находилось около дюжины фотографий, посвященных процессу суда: русские в военной форме — в зале заседания. Немцы в форме — на скамье подсудимых. Некоторые лица Анна узнала: люди с предыдущих фотографий, включая Джекелна, только здесь они не выглядели так уверенно.

Судя по всему, Красная Армия не была озабочена соблюдением всех формальностей, но расправа была скорой. Следующие фотографии запечатлели сцены казни: немцы стояли на грузовике с открытым бортом, через несколько секунд они окажутся в петле. Анна спокойно смотрела на повешенных и испытывала при этом чувство странного удовлетворения: собаке — собачья смерть.

Анна хотела обратить внимание Филиппа на эти фотографии. Но он еще не отошел от первой витрины, внимательно вглядываясь в лицо каждого эсэсовца.

Она прикоснулась к нему и тут же почувствовала его напряжение. Скулы лица были сведены, взгляд — очень жесткий.

— Пойдем, Филипп, дорогой. На сегодня хватит.

Но Филипп еще какое-то время смотрел на фотографии, а затем повернулся к Анне. Его глаза испугали ее.

— Что тебя так разозлило?

— То, что эти выродки еще выдают себя за солдат.

Анна почувствовала, что теперь не она, а он нуждается в поддержке. Что-то ужасное было в самой атмосфере этого места.

— Пойдем, — настойчиво повторила Анна.

Они двинулись к выходу и вышли на пустынную сельскую дорогу, ведущую назад к железнодорожному полотну.

Старуха на перроне показала им кратчайший путь через лес, а сейчас они оказались на другой дороге. Покидая мемориал, они заметили самодельные доски с надписями на латышском языке, прикрепленные к колючей проволоке. Смысл слов не был понятен Анне, но изображение свастики все объясняло.

— Не могу в это поверить, — сказала она в ужасе, поворачиваясь к Филиппу. И он как-то странно смотрел на все эти самодельные вывески. Горькая ирония сквозила в его улыбке.

— Ну и ну, — только и произнес он еле слышно.

Анна переводила в недоумении взгляд от одной вывески к другой, рассматривая все эти черепа и скрещенные кости.

Увиденное поразило ее даже больше, чем то, что хранилось в витринах музея. То, что должно было остаться навсегда в прошлом, вдруг ожило.

— Мне просто трудно поверить. Кто способен был сделать это? Кто?

— Обычные, с виду нормальные люди.

— Бешеные псы, ты хочешь сказать. Неужели те, кто написал это, заходили внутрь музея?

— Конечно. Они заходили туда, чтобы посмеяться.

— Уведи меня отсюда, Филипп, я хочу домой.

Когда они добрались до отеля, Филипп заставил ее съесть ленч и выпить два стакана чаю. В Милан они должны были улететь на следующий день, поэтому Филипп проводил Анну в номер и уложил в постель. Она легла не раздеваясь, чувствуя, что голова идет кругом. Безымянные могилы.

Фотографии эсэсовцев — злые лица и дубовые листья на лацканах.

Глаза. Полные отчаяния глаза заключенного, которые смотрят через плечо прямо на Анну.

Самодельные надписи на латышском языке, украшенные свастикой.

Сон подкрался незаметно: Анне просто показалось, будто она сорвалась с утеса и упала в темную бездну.

Разбудили ее обычные городские звуки: звон трамваев, гудки автомобилей, шум дождя. Пробуждение не избавило Анну от кошмаров: тени прошлого по-прежнему владели ее мыслями.

Она поняла, что наступил вечер. Дотянувшись до выключателя, зажгла лампу на тумбочке у постели. Она была одна в комнате. Филипп оставил записку на ночном столике. Анна сразу же узнала его четкий почерк: «Ушел прогуляться. Вернусь в 19.00». Анна взглянула на часы. Уже 18.45. Она встала и отдернула занавески. Падал снег, все мостовые были мокрыми, и свет окон отражался в них. Трамвай, казалось, плыл, а не шел по рельсам. Где же, интересно, он прогуливается?

Раздевшись, Анна приняла душ. Когда минут через десять она вытиралась махровым полотенцем — одно из проявлений местной роскоши, — услышала, что Филипп входит в комнату.

Его плащ, джинсы и зимние сапоги промокли насквозь, будто он прошел не одну милю под дождем. С темных волос Филиппа стекала вода. Выглядел он очень усталым.

— И где это ты пропадал? — спросила Анна, целуя любимого.

— Просто прогуливался.

— По такой-то погоде?

— Хотелось проветрить мозги.

— Ты с ума сошел. Пойдем, — произнесла она твердо, расстегивая его куртку. — Горячей воды хватает. Тебе надо быстрей согреться, пока не схватил простуду.

Анна сама раздела Филиппа, чувствуя, как промерзло его тело. Пока он стоял под душем, Анна позвонила вниз и заказала кофе с булочкой.

Кофе принесли, когда Филипп выходил из ванной. От раскрасневшегося тела шел пар. Анна с жадностью разглядывала его мускулистое тело, повторяя про себя, что это самый красивый мужчина в ее жизни.

Завернувшись в халат, Филипп взял чашку кофе и сел рядом с Анной на диван. Она прижалась к Филиппу и коснулась рукой его груди.

— Наконец-то ты согрелся. Ты сошел с ума — бродить по городу в такую погоду.

— Ты говоришь со мной, как жена, — устало улыбнулся Филипп в ответ.

— Разве это плохо? Я не переставая думаю о Варге и об этих надписях.

— Неужели какие-то надписи могут удивить тебя после всех ужасов фашизма?