Большие Надежды (СИ) - Оськина Варвара

– Я сказал, что делал это ради тебя.

Артур почувствовал, как внутри поднимается душная волна бешенства.

– Это и есть твой ответ?! – прошипел он, и Канцлер резко обернулся. – Жалкая попытка переложить ответственность на кого-то другого?

Их взгляды на мгновение встретились, а потом самый могущественный за всё время существования Города человек тяжело поднялся на ноги. Он медленно подошёл к залитому дождём окну и сцепил за спиной руки, в которых по-прежнему сжимал нож.

– Нет, – коротко ответил он.

– Тогда изволь объясниться.

Канцлер хмыкнул и вновь оглянулся, с иронией посмотрев за замершего позади него Ханта.

– Мы не в допросной, Артур. Да и ты всё никак не хочешь брать на себя роль палача.

– Потому что я не он.

– Нет, конечно, нет. Ты готов стать сразу всем. И, пожалуй, ещё никто не был настолько для этого предназначен, – пробормотал Канцлер, в последний раз задумчиво взглянул на гордо задравшего подбородок Артура, а потом отвернулся. Послышался вздох: – Мне было больно, но Руфь сделала выбор.

Хант замер, боясь спугнуть неожиданное откровение, но потом всё же не удержался и хмыкнул:

– Вряд ли у неё были какие-то варианты.

– Они есть всегда, – пришёл резкий ответ. Не отрывая взгляда от дождя за окном, Канцлер снова вздохнул, а потом указал рукой на замерший Город. – Мало кто понимает, но в основе существования любого общества всегда лежат три фигуры. Бог как символ надежды. Правитель – основа морали. И Палач – мера ответственности. Ответственности такой огромной, что немногие хотят брать на себя эту ношу. Но ещё меньше готовы думать о долге больше, чем о себе.

– Полагаю, меня сложно упрекнуть в подобном пренебрежении.

– Разве? – послышался едва различимый смешок, а потом шёпот: – Ты посмел проявить сострадание к мятежнику. К нарушителю всех устоев. Позволил эмоциям взять верх над честью, совестью и справедливостью, поставив свои личные интересы превыше всего.

– Ты правда считаешь, что полумёртвая девчонка опасна? – зло рассмеялся Артур. – Что харкающее кровью тощее тело способно пошатнуть вашу с Супримом власть?

– Твою, Артур. Твою власть, – почти неслышно пробормотал Канцлер.

– Мне она не нужна.

– Город не спрашивает. Свой выбор он уже сделал. Как и я.

Канцлер на мгновение поджал губы, а потом поднял голову и улыбнулся сверкавшим в тяжёлых небесах молниям.

– Знаешь, на что похожа жизнь в Городе, если смотреть с самых низов?

– На абсурд?

– На попытку вдохнуть в полном вакууме. Это бессмысленно, но ты всё равно борешься за каждый глоток, пока кислород в твоих лёгких не кончится. А теперь представь, что однажды у Палача, – верного, преданного, никогда не сомневавшегося ни в одном полученном приказе, – вдруг появляется свой личный смысл дышать. Свой собственный воздух. То, что даёт силы барахтаться в этом болоте в попытке выплыть, потому что в череде бесконечного выбора между моралью и совестью вдруг появляетсянечтои не просто встаёт между ним и уставом. Между Городом и личностью. Между правильным и неправильным. Нет, отныне этонечтоменяет для него само понимание долга и становится тем условием, ради которого он готов перешагнуть все ступени и стать не просто правителем, а самим Богом, лишь бы тот самый смысл не исчез. Остался с ним. Не потерял ни унции своей избранности. И глядя на него, на то, как каждый прожитый день приближает его смерть, Палач вдруг хочет всё изменить.

Канцлер повернулся к замершему Артуру и посмотрел прямо в глаза.

– Когда ты появился, я захотел подарить тебе новый мир. Лишённый недостатков Город, который будет очищен от всего ненужного. Светлое будущее, процветающее общество. Это был хорошо продуманный план…

– Неужели? – с неприкрытой издёвкой спросил Хант.

– Мне всего лишь надо было избавиться от бракованных, неугодных, слабых, ошибочных…

Канцлер махнул рукой, словно не мог подобрать нужное слово, но Артур не дал договорить. Вцепившись до хруста в деревянную спинку тяжёлого кресла, он процедил:

– Таких, как Флор.

Ответный взгляд сказал ему даже больше, чем слова:

– Особенно таких, как она. Позволить им появиться на свет было ошибкой. Как выживший вопреки всему и по какому-то недоразумению пережиток прошлого они не способны принять правила. Само их существование порождает в умах жителей ненужные сомнения, которые чреваты тем, что рано или поздно кто-нибудь поставит под сомнение концепцию нового Города.

– Концепцию? Ты всерьёз думаешь, что массовое убийство можно назватьконцепцией?

– Это не убийство. Перерождение. Усовершенствование. Но не убийство. Смерть – это «Милосердие». Мы даём людям возможность жить без страха старости, болезней и мучительной смерти. Разве это не благородно? Я не испытываю никакого удовольствия от нахождения в этом старом и разбитом теле, но сейчас у меня нет выхода, – скривился Канцлер, явно оскорблённый подобным нелестным сравнением. И Хант едва не расхохотался от абсурдности всего происходящего. Однако всё шальное веселье разом пропало, стоило услышать негромкое продолжение: – Это необходимость, Артур. Боль – главное оружие эволюции. Боль оставляет лишь лучших. Она навсегда впечатывает в наши гены знание, и ни один другой механизм не работает с той же точностью и успехом. Разум Города так не сможет. Он вообще будет не нужен. Дисциплина и подчинение, страх и чувство ответственности – всё, за что отвечает кнут Палача, отлично заменяет необходимость в лабораторных изысканиях и тупой электронике.

– Знакомые речи. – Артур растянул губы в холодной улыбке. – Я читал дневник.

– Тогда ты должен знать, что Руфь тоже этого хотела. Она мечтала отобрать у Города власть и отдать её людям. Только выбрала не тех.

При имени матери – о, Господи! А ведь это действительно правда… – внутри Ханта что-то тревожно дёрнулось. И снова у него не было названия этому чувству, от которого будто свело скулы, а на лице застыла кривая ухмылка. Оно горечью расползалось внутри и вызывало непреодолимое желание сплюнуть. Артур медленно выдохнул и вдруг подумал, что Флор наверняка объяснила бы, что с ним происходит. И если однажды им суждено будет свидеться снова, он обязательно у неё спросит. Без сомнений, она знает ответ. Все ответы.

– Что-то я не заметил на эшафоте её восторга, – переборов собственное отвращение, произнёс Артур, а потом резко поднялся из неудобного кресла и сцепил за спиной руки. Спокойствие. Он должен быть спокоен, чтобы не придушить столь небрежно стоявшего перед ним ублюдка прямо сейчас. Город в голове будто шептал: «Ещё рано», и потому Артур ждал. – Поверь, она не разделяла твой безумный восторг. Она презирала тебя, твои дела и твою власть. Руфь Мессерер ненавидела Алекса Росса.

Он замолчал и посмотрел на Канцлера, который горько усмехнулся в ответ.

– Она любила тебя. Я знаю, – прошептал он. – Но так было нужно.

– Кому?

Ответ пришёл через несколько очень долгих секунд.

– Тебе. – Канцлер посмотрел в глаза Артуру и улыбнулся. —Ты ведь тоже чувствуешь Город?

И, не дождавшись ответа, он отвернулся, чтобы вновь уставиться на залитое дождём окно, за которым в грязных потоках воды из-за налетевшей с окраин сажи то и дело мелькали алые молнии. А Артур замер, впервые услышав то, что до последнего считал бредом. Да.Он чувствовал.

– Вот уже сотню лет мы живём по законам созданной нами системы, которая призвана научить нас экономить время, ресурсы и жизни. Звучит, как нечто глобальное, но, если подумать, прошло всего две жизни обычного человека. Мелочь. Пустяк. Но всё так изменилось. – Канцлер пожал плечами. – Изначально искусственный разум Города должен был лишь контролировать нас ради нашей же собственной безопасности. Беспристрастный. Безжалостный. Свободный от сострадания интеллект, на который мы пытались равняться. Он давал нам время изменить свой геном, перестроить себя так, чтобы никогда больше не повторять старых ошибок. И потому мы научились ходить строем. Научились даже в предсмертной агонии надевать на себя маску. Наконец, научились рождаться и умирать не потому, что нам хочется, а потому что так надо. Мы научились выживать. Но потом что-то случилось. Была ли в том наша вина, что, доверив разум Города лишь одному человеку, мы пали в зависимость от личных желаний наших Супримов, или дело в банальной и пошлой эволюции. Не знаю. Однако Город обрёл свои цели.