Обнаров - Наталья Троицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Сейчас приеду», – сказал Беспалов.
– Вот и славненько, – сам себе сказал Обнаров. – Пойдем-ка, Егор, я посажу тебя в манеж, мне переодеться надо. Иначе упадешь ты с дивана.
Он взял на руки ребенка, особенно бережно прижал к себе и, пошатываясь, понес в спальню.
Очевидно, сынишка соскучился по своим старым игрушкам: во всяком случае, оказавшись в манеже, он увлекся игрой, больше не обращая внимания на взрослого.
Пользуясь удобным случаем, Обнаров пошел в ванную. Он снял с себя и бросил в стиральную машину всю грязную, пропахшую потом, мочой и блевотиной одежду, встал под душ. Растирая тело мягким махровым полотенцем, он глянул на себя в большое, во весь рост, зеркало и испугался того, как высох за месяц запоя.
– Мать честная! А это еще что? – растерянно сказал он, присмотревшись и открыв для себя щедрые пряди седины в волосах.
Эти открытия не расстроили его, он воспринял их как данность и стал одеваться, выбрав все же, чтобы скрыть худобу, просторный спортивный костюм.
Заглянув в комнату к сыну, он довольно отметил, что ребенок по-прежнему занят игрой, и решил, что нужно наконец-то побриться.
Длинную щетину было удобнее взять опасной бритвой, но, пошуровав в шкафчике в ванной, бритву он так и не нашел.
«Наташка спрятала…» – догадался он.
Пришлось бриться электробритвой. Занятие окончательно вымотало его. Лишившись месячной щетины, Обнаров хмуро смотрел на себя в зеркало. Снаружи он выглядел так же, как и изнутри. А внутри было совсем худо. Голова раскалывалась от непроходящей боли, перед глазами мельтешили яркие звездочки, все нутро ныло, дрожало и томилось, и в душе зияла сосущая пустота.
Из спальни послышалось хныканье Егора. Опираясь рукой о стену, Обнаров пошел к сыну.
– Дай! Дай! – произнес он, увидев отца.
Ребенок стоял на ногах, держась ручонками за сетку, и пальчиком указывал на выброшенную из манежа игрушку.
– Егор… – растерянно пробормотал Обнаров.
Он вынул ребенка из манежа и поставил на ножки.
– Та-а-ак… Ну-ка, иди ко мне, мой хороший, – он отошел немножко назад и игрушкой поманил ребенка.
Тот улыбнулся, потянул к игрушке ручонки и сделал шаг, другой, третий…
Обнаров подхватил сына на руки, прижал к себе и стал целовать, как одержимый.
– Какой же ты молодец! Какой молодец! Какой умница! Ах ты, мое родное солнышко! Вот Таечка обрадуется! Как же она будет рада… – шептал он, и слезы текли по щекам.
Потом он посадил ребенка на пол, закрыл лицо руками и плакал уже не таясь, вздрагивая всем телом, точно желая, наконец, избавиться от копившихся в нем весь последний месяц боли и горя.
Беспалов с удовольствием доедал суп, оставшийся в тарелке Егора, когда в кухню вошел Обнаров.
– Уснул?
– Уснул.
– Слушай, вкуснятина, просто оторваться не могу. Вот пить ты не умеешь, а готовишь очень вкусно. Очень вкусно!
– С Ольгой поссорились? Голодный сидишь.
– Олька к матери смоталась, два дня как.
– Опять?
– Что значит «опять»? С ними не бывает «опять». Это процесс непрерывный, как смена времен года. Сейчас у нас зима.
– Не изменять не пробовал?
– Костик, ты давно моральным стал?
– Серый, взрослый мужик, а ума нету.
Беспалов через край тарелки допил суп и довольно подытожил:
– Хорошо, но мало.
– Давай, налью тебе еще.
– Ты только себе оставь, – заглядывая в кастрюльку, попросил Беспалов.
Обнаров вылил остатки супа в тарелку Беспалову, сел на диван напротив, откинулся на спинку и блаженно закрыл глаза.
– А сам? Давай за компанию.
– Не могу я, Серый. Не лезет ничего. Чуть что съем, сразу вон. Башка раскалывается, мочи нет. Сердце молотит, как напуганное. Суп варил, думал, вагон разгружаю.
– Выглядишь ты хреново. Я бы сказал, очень хреново. Фингал под глазом откуда?
– Не помню.
– Как это «не помню»? Судя по цвету, недельной давности.
– Слушай, у тебя же есть знакомый нарколог…
– Костя, куда тебе нарколог? Нарколог – это доктор, который лечит алкоголиков. Он их из запоя выво… – Беспалов осекся. – Тьфу ты! Морда твоя песья!
Беспалов отодвинул тарелку, достал телефон и стал звонить.
– Что? – едва дождавшись конца разговора, с надеждой спросил Обнаров.
– Сейчас приедет. Н-да…
Оба замолчали. Чуть слышно тикал будильник на холодильнике, шумно прихлебывал суп Беспалов, где-то наверху протяжно и противно выл водопроводный кран.
– Черт! Ненавижу город! Задница к заднице, как сельди в бочке! Как только смогу, на дачу уеду. Не могу больше в этих четырех стенах. Егора заберу и уеду.
– А что, это хороший вариант. Тепло уже. Лес… Озеро… Воздух свежий… Егору там хорошо будет. Да, и тебя никто дергать не будет.
– Это уж точно. Полтора жилых дома в деревне. Магазина нет. Мобильной связи нет. Один телевизионный канал…
Беспалов рассмеялся, Обнаров улыбнулся, одними кончиками губ.
– Ничего-ничего, Старый! Полежишь возле камина, почитаешь, рыбку половишь, с ружьишком побродишь, а через месячок купаться можно будет!
– Не знаю… Хочется лежать, и чтобы не шевелил никто. Сил нет. Внутри пусто, точно кто высосал все.
– Время, Костя. Пусть пройдет время…
– Серега, ты представляешь, Егор ходить начал!
– Да ты что! Когда?!
– Сегодня.
– Сколько ему, девять?
Обнаров кивнул.
– С хвостиком.
– Вот видишь, а ты говоришь, ты – алкоголик! Даже лет сколько сыну, помнишь!
– Месяцев, дурень!
Обнаров вымученно улыбнулся.
– Серый, у тебя завтра день творческий?
– Я на «Мосфильм» хотел съездить, поболтаться. А что?
– Останься у меня. За Егором присмотреть надо. Я думаю, что после капельниц я вряд ли сразу смогу встать.
– Чего, так хреново?
– Хуже. Честно.
– Ну, ты всегда у нас отличался любовью к крайностям. Вот и сейчас, сидишь как лягушка, раздавленная.
– Останешься или нет?
– Останусь. Что за вопрос?
– Спасибо.
– Только я жрать готовить не умею. Э-э! Костя, ты чего?!
Тело Обнарова обмякло. Голова безжизненно склонилась к плечу.
Беспалов осторожно уложил его на диван, потрогал пульс на шее, нервно сказал:
– Где ж этот нарколог-то долбаный?! Так же можно запросто богу душу отдать!– Пальцев сколько видите?
– Четыре.
– Сейчас сколько?
– Два.
– Сейчас?
– Пять.
– Как ваше имя?
– Наполеон.
Обнаров попытался встать.
– Лежите-лежите! Вы куда? Нельзя вам вставать! Категорически нельзя, Константин Сергеевич!
– Б..дь! Да уйди ты от меня! – рявкнул Обнаров и грубо оттолкнул врача.
– Костя, я тебя умоляю, ляг! – сказал Беспалов. – Послушайся хоть раз в жизни кого-нибудь!
– Ничего-ничего, не нужно мне помогать, Сережа. Злость – это специфическая эмоциональная реакция на преграду, помеху в удовлетворении потребности. А помехой ему сейчас весь мир.
