Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шелли жаловался, что ректор вел себя с ним развязно и недостойно. «Мне и раньше приходилось испытывать на себе тиранство и несправедливость, и я хорошо знаю, что такое грубое принуждение, — говорил он, — но с такой низостью я еще не сталкивался. Я спокойно и твердо заявил ему, что не стану отвечать на вопросы, касающиеся брошюры, которая лежит у него на столе.
Однако ректор продолжал настаивать. Я не поддавался. Тогда, окончательно разъярившись он сказал: «В таком случае вы отчислены. Извольте покинуть колледж не позднее завтрашнего утра».
Член совета взял со стола два листа бумаги и один подал мне. Вот он». Шелли протянул мне официальный приказ об исключении, составленный по всей форме и скрепленный печатью колледжа. Вообще, по натуре он был прямодушен и бесстрашен, но при этом застенчив, скромен и в высшей степени чувствителен. Впоследствии мне довелось наблюдать его во многих тяжелых испытаниях, но я не помню, чтобы он был так потрясен и взволнован, как тогда.
Человека с обостренным чувством чести задевают и мелкие обиды; даже самые незаслуженные и бессовестные оскорбления он переживает очень тяжело. Шелли сидел на диване и с судорожной горячностью повторял: «Исключен! Исключен!» Голова у него тряслась от волнения, все тело содрогалось».
Такая же в точности процедура ожидала и мистера Хогга, который описывает ее во всех подробностях. Те же вопросы, тот же отказ отвечать, то же категорическое требование покинуть колледж ранним утром следующего дня. В результате Шелли с другом наутро уехали из Оксфорда.
Мне кажется, что в целом мистер Хогг не погрешил против истины. Между тем, если верить самому Шелли, все было совсем иначе. Даже учитывая склонность поэта к преувеличению, о чем уже говорилось, одно обстоятельство остается совершенно необъяснимым. Исключение, по его словам, было обставлено с церемониальной торжественностью, состоялось даже нечто вроде общего собрания, на котором он произнес длинную речь в свою защиту. В этой речи он якобы призывал славных предков, увенчавших лаврами стены колледжа, обратить свой негодующий! взгляд на их выродившихся преемников. Но вот что самое странное: Шелли показывал мне оксфордскую газету, в которой был напечатан отчет о собрании и полный текст его речи. Заметку в университетской газете едва ли можно назвать нетленной[824], а потому искать ее теперь бесполезно. Тем не менее я прекрасно помню, что у него сохранилась эта газета и он мне ее показывал. Как и некоторые из речей, приписываемых Цицерону, речь Шелли, скорее всего, была лишь плодом его воображения: в ней содержалось все то, что он мог и должен был бы сказать, но не сказал. Но как в таком случае она попала в газету, остается только гадать.
После исключения из Оксфорда Шелли окончательно охладел к мисс Харриет Гроув. Теперь она его избегала; впрочем, если судить по его собственным письмам, а также по письмам мисс Эллен Шелли, она никогда не испытывала к нему подлинного чувства, да и его любовь, как видно, продолжалась недолго. Вместе с тем капитан Медвин, а вслед за ним и мистер Миддлтон убеждены, что со стороны Шелли это было весьма серьезное увлечение, в подтверждение чего приводят факты, не имеющие к этому делу решительно никакого отношения. Так, Медвин пишет, что «Королева Маб» была посвящена Харриет Гроув — между тем как поэма, безусловно, посвящена Харриет Шелли; Медвин даже печатает посвящение с инициалами «Харриет Г.», тогда как в оригинале за именем Харриет следует отточие. О другом стихотворении он пишет: «Глубокое разочарование поэта в любви проявилось в строках, ошибочно посвященных «Ф. Г.» вместо «X. Г.» и, несомненно, относящихся к более раннему времени, чем полагает миссис Шелли». Мне же доподлинно известны обстоятельства, о которых идет речь в этом отрывке. Инициалы той женщины, которой Шелли посвятил эти строки, действительно были «Ф. Г.», совпадает и дата — 1817 год. Содержание обоих стихотворений доказывает, что к мисс Харриет Гроув они никакого отношения не имели.
Посмотрим сначала, что говорит о ней сам Шелли в письмах к мистеру Хоггу:
«23 декабря 1810 года. При встречах со мной она, по всей видимости, отнюдь не проявляет того энтузиазма, какой проявляю я... Иногда сестра пытается за меня заступаться, но безуспешно. Харриет ей сказала: «Подумайте сами, даже если бы я по достоинству оценила добродетели и чувства вашего брата, которые вы так превозносите, что, может быть, невольно даже несколько преувеличиваете, — какое право я имею сблизиться с существом столь совершенным? Представьте себе его горькое разочарование, когда он воочию убедится, насколько я уступаю тому идеальному образу, какой возник в его пылком воображении».
26 декабря 1810 года. Обстоятельства складываются таким образом, что предмет моей любви недосягаем — то ли по причине влияния со стороны, то ли потому, что она руководствуется чувством, запрещающим ей обманывать ближнего, дабы не давать ему повод к разочарованию.
3 января 1811 года. Она больше не принадлежит мне. Она ненавидит меня за скептицизм, за все то, что раньше любила.
11 января 1811 года. Ее нет. Она потеряна для меня навсегда. Она вышла замуж — и за кого: за бездушного истукана; она сама станет такой же бездушной, все ее прекрасные задатки погибнут».
Посмотрим теперь, что пишет по этому поводу мисс Эллен Шелли:
«Безответная любовь глубоко его опечалила... Отношения расстроились вовсе не по обоюдному согласию. Просто оба они были еще очень молоды, к тому же ее отец считал, что брак с Шелли не принесет ей счастья. Впрочем, как человек истинно благородный, он никогда не стал бы настаивать, если бы знал, что дочь связала себя обещанием. Но обещания она не давала, и в конце концов время залечило его раны благодаря совсем другой Харриет, которая обратила на себя внимание брата как именем, так и внешним сходством с Харриет Гроув».
И наконец, предоставим слово брату юной леди:
«После нашего визита в Филд-Плейс (в 1810 году)
