Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Новые политические лица, как и желтая пресса 2, порождались новым электоратом. Народ стал более грамотным и потому более доступным и легковерным. Грошовая «Дейли мейл» стоимостью полпенни печаталась в количестве свыше полумиллиона экземпляров, более чем в десять раз превысив тираж «Таймс». Автомобили позволяли кандидатам обращаться к значительно более широкой аудитории, которая тоже стала гораздо многочисленнее в связи с ростом городов. Иррациональность поведения необязательно и не всегда неверна; она может быть и адекватной в силу неадекватных обстоятельств. И она необязательно ограничивается рамками того, что Мэтью Арнолд назвал Populace, «народными массами», потому что простого народа гораздо больше, чем нам кажется.

Когда Артур Бальфур принимал пост премьер-министра у лорда Солсбери после окончания Англо-бурской войны в 1902 году, перемены уже стучались в дверь. С экономикой дела обстояли неплохо, но зарубежная конкуренция подрывала превосходство Британии в мировой торговле, вторгалась на ее рынки, претендовала на лидерство в новых отраслях промышленности. Дома высшее общество продолжало наслаждаться жизненными благами, но безработица, голод, нужда, все беды, проистекавшие из неравенства и несправедливости и имевшие теперь общее название «социальных проблем», всплывали наружу, нервируя привилегированные классы и создавая очаги недовольства, которые уже нельзя было ни подавить, ни проигнорировать. Новая эпоха требовала, чтобы правительство проявляло больше активности, воображения, позитивного настроя и желания предпринимать практические действия. Либералы, десять лет отлученные от власти, надеялись, что именно они и могут сформировать такой кабинет.

У них никогда прежде и теперь тоже не было монолитного единства. Как и все либералы, они проповедовали философию перемен и реформ, но она распадалась на тысячу фрагментарных идей и социальных обоснований. В их среде были самые разные люди: виги-аристократы вроде лорда Роузбери; сельские помещики, как, например, сэр Эдвард Грей; успешные бизнесмены вроде Кэмпбелла-Баннермана; безземельные интеллектуалы наподобие Асквита и Морли; уникальные кельтские выскочки типа Ллойда Джорджа. В их рядах были «малые англичане», считавшие империю, как говорил Джон Брайт, «гигантским заказником для выездов аристократии на отдых»3; другие были такими же империалистами, как тори. Одни считали себя приверженцами англиканской церкви, другие – нонконформистами, третьи – сторонниками гомруля, четвертые – его противниками. Одни были пламенными радикалами, больше всего желавшими перераспределить богатство и власть; другие – промышленными магнатами, озабоченными наращиванием состояний. Либералы, ставшие ими по убеждению, а не в силу семейной традиции или политической необходимости, полагали, что с тори их разделяет «пропасть, такая же широкая, как во все времена», или, по словам Герберта Сэмюэла, такая же, какая пролегает между «квиетистами и реформаторами». Преисполненный жаждой реформ, Сэмюэл верил в то, что либерализм является не чем иным, как «внедрением в общественную жизнь религиозного духа». Некоторые были искренними либералами, другие – оппортунистами, некоторые – демагогами, а другие, как Ллойд Джордж, – умели совмещать в себе все эти качества. Это были настоящие актеры, готовые занять любой пост, ответить на любой вызов времени.

Их оппоненты были раздроблены и поглощены внутренними раздорами, которые после Англо-бурской войны приобрели особую остроту. Вся ненависть и зависть нонконформизма к истеблишменту трансформировалась в общенациональную бурю эмоций вокруг законопроекта о системе образования в 1902 году. Законопроект, инициированный и разработанный главным образом самим Бальфуром, предусматривал дополнить обязательное начальное образование средним обязательным образованием и привести все школы к единому стандарту. Подобно закону об обязательном образовании 1870 года, этот проект тоже был экономически мотивирован: если в стране не повысится уровень школьного образования, то нация будет по-прежнему отставать в борьбе за рынки. Законопроект, нацеленный на стимулирование прогресса, был, пожалуй, самым важным правительственным нововведением за последнее десятилетие, если бы не один изъян: его однобокость. Отдавая предпочтение, а в сущности, предоставляя финансовую поддержку только школам государственной церкви, каковой была англиканская церковь, и ликвидируя борд-скул, систему начальных школ, управлявшихся местными школьными комитетами, новый закон возмутил нонконформистов, традиционных либералов. Он создал предлог для объединения империалистов и радикалов в либеральной партии, которые прежде конфликтовали из-за Англо-бурской войны и гомруля. Дебаты в палате общин проходили в обстановке возросшей враждебности между высокой и низкой церковью; священники методистской церкви писали в газеты гневные письма; законодательный акт назывался «величайшим предательством со времен распятия Христа»4; в деревнях собирались сходки протеста; формировались лиги для неуплаты школьных налогов со всем жаром и пылом, присущим «круглоголовым», отказывавшимся давать деньги королю Карлу. Ллойд Джордж, уже выступивший за отделение церкви Уэльса, вдохновлял лиги театральными ораторскими представлениями. Ввязавшись в новую религиозную войну, люди, казалось, испытывали удовольствие от охоты за возбуждениями, привитое Англо-бурской войной, хотя в физическом смысле оно затронуло не более двух процентов населения.

Призывы «Голоса женщинам!» добавляли проблем, и те, кто выдвигал эти лозунги, называли себя «бойцами». Они организовались в 1903 году под руководством госпожи Панкхёрст, создав оппозицию группе суфражисток госпожи Фосетт, добивавшихся избирательных прав методами убеждения. Их первые выступления сводились к выкрикам лозунгов и развертыванию плакатов на политических митингах, и, хотя они не представляли какой-либо угрозы, их действия, по мнению леди Франс Бальфур, свидетельствовали о том, что «в обществе подули новые ветры».

В то же самое время владельцы рудников в Рэнде требовали разрешительных лицензий на ввоз китайцев, поскольку оказалось затруднительным нанимать африканцев, нашедших после войны занятия, вполне удовлетворявшие их не слишком большое желание работать. Условия найма содержали отвратительные моменты, и правительство отнекивалось. Но владельцы рудников проявляли настойчивость, доказывая, что иначе они не смогут возобновить разработки, инвестиции ограничены, и акции «Рэнд» потеряют в цене. Как честно признал «Экономист»5, уж очень нужны были £. s. d [128]. «Если жители Англии и другие граждане, имеющие акции рудников Трансвааля стоимостью 200 000 000 фунтов стерлингов, хотят вернуть свои деньги с процентами, то им придется здраво решать эту проблему рабочей силы».

Правительство неохотно согласилось. Китайцев привезли и разместили в компаундах. Либералы, сами же применившие подрядную систему в Британской Гвиане 6, теперь воспылали праведным гневом. Китайские компаунды были ничем не хуже английских сатанинских трущоб, где на двадцать пять семей нередко имелся лишь один водопроводный кран и одна уборная 7 и где кровать арендовалась для пятерых человек: трое спали на кровати, а двое – под кроватью. Но человеческие инстинкты лучше действуют на расстоянии, и Иерусалим всегда легче построить где-нибудь в Африке, а не у себя дома. Кроме того, от проблемы китайской рабочей силы пахло деньгами Англо-бурской войны. Она девальвировала моральное содержание, которое империалисты вкладывали в назначение империи.

Вдобавок ко всему Джозеф Чемберлен наделал шума тарифной реформой. Начав кампанию протекционизма, он столкнул свою партию с фундаментальной британской приверженностью к laissez-faire [129], пробудил неприятные воспоминания о ненавистных «хлебных законах» и опасения роста цен на продукты питания, подарил своей партии еще одну потенциальную проблему под лозунгом «Свободу еде!», обострив отношения между старыми и новыми консерваторами, между земельными и денежными магнатами. Фабриканты и бизнесмены, представители, по определению Уэллса, «коммерческого империализма», со всей энергией и рвением поддержали протекционизм. Чемберлен, сам и бизнесмен и империалист, видел в протекционизме средство сплачивания метрополии и ее компонентов в единую имперскую тарифную систему, которая бы стимулировала развитие торговли в рамках империи и рост благосостояния дома, укрепляла внутренние имперские связи, позволяла наращивать доходы для социальных нужд и давала ему возможность завоевать лавры национального героя. Среди членов кабинета он выделялся теми же качествами, которыми Германия отличалась от других стран: динамизмом, амбициями, осознанием своей силы и способностей, склонностью и мысленной готовностью к тому, чтобы занять лидирующее место и оттеснить соперника. Тарифная реформа ублаготворяла его тщеславие. Но она погубила кабинет. Чемберлен сам ушел в отставку, чтобы объяснять смысл своей кампании в стране. Подали в отставку пятеро ведущих фритрейдеров, включая герцога Девонширского и канцлера казначейства. Энергичный новый член парламента Уинстон Черчилль, встав под знамена свободной торговли, перешел в стан либералов под оглушительные крики тори «Крыса!»8 Развернулись нескончаемые дебаты о преференциальных пошлинах, поощрительных премиях, демпинге и других загадочных фискальных категориях. Публика, едва понимая, что происходит, занимала ту или иную позицию, лиги «за свободную еду» перемешивались с лигами, выступавшими против школьных налогов, и британская общественность становилась такой же сварливой, как и французская.