Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Апостолом ортодоксального социализма был Генри Мейерсон Гайндман, лидер Социал-демократической федерации, состоятельный выпускник Итона и Тринити-колледжа, учившийся в нем одновременно с принцем Уэльским. Преданная марксизму, но далекая от рабочего класса, Социал-демократическая федерация впитала все революционные доктрины континентального социализма и, не имея последователей, напоминала фантастическое бестелесное существо, наделенное голосом. «Я успокоюсь только тогда, когда буду знать, что революция совершится в ближайший понедельник в десять утра», – говорил Гайндман 20. Предположительно она должна была свалиться с неба, поскольку в его планах рабочие не значились в роли инициаторов. «Класс рабов не может быть освобожден рабами, – заявлял он. – Лидерство, инициативу, учение, организацию должны обеспечить те, кто рожден в других условиях и уже на раннем этапе жизни подготовлен к тому, чтобы использовать свои способности». Его раздражала британская система, в которой правящий класс абсорбировал вожаков рабочего класса, которые с готовностью продавали себя господствующему меньшинству (то есть либералам), «научившись всему у социалистов, жертвующих собой ради них». Тональность заявления подтверждает предположения друзей, будто Гайндман, заядлый игрок в крикет, превратился в социалиста, разозлившись на весь мир 21, когда его не включили в команду Кембриджа. Вместе с Робертом Блэтчфордом, редактором «Клариона», и другими энтузиастами Гайндман на всех митингах, в пламенных речах и статьях неустанно воспевал пришествие того самого заветного утра, без ожидания которого он не смог бы существовать, но которого не желал британский рабочий класс.

В 1901 году произошло событие, изменившее баланс политических сил. Палата лордов, выступая в данном случае в роли апелляционного суда, приняла решение по иску компании «Тафф Вейл», установившее правило, в соответствии с которым профсоюзы можно было привлекать к ответственности за ущерб, наносимый забастовками, что создавало реальную угрозу фондам пенсий и пособий. Эта акция правящего класса убедила английских трудящихся в необходимости политического представительства. До этого английские рабочие полагались на привычные методы прямого действия в борьбе с нанимателями с помощью профсоюзов и не прибегали к парламентским политическим средствам. Подтвердив свою политическую лояльность либералам, английские рабочие не оказывали поддержку социалистической партии и отвергали классовую войну. «Английский рабочий класс, – писал Клемансо, – буржуазный класс»22. Континентальные товарищи считали конгрессы английских тред-юнионов скучными и безжизненными, потому что их участники избегали идейных дебатов и интересовались лишь сиюминутными приобретениями. Если для француза такие приобретения означали подготовку социальной революции, говорил один зарубежный гость, то в представлении английского рабочего они касались лишь его самого, а разговоры о «фундаментальных принципах и вечных истинах» его только раздражали 23. Англичанина не интересовали новые социальные системы, говорил Морли, «он хотел, чтобы к нему лучше относились при существующем режиме».

В 1892 году о вечных истинах британцам напомнил шотландский шахтер с задатками пророка Кейр Харди, тридцатишестилетний невысокого роста господин с привлекательной внешностью, горящими, как угли, карими глазами и густыми волосами, зачесанными назад с выпуклого лба. Он родился в однокомнатном деревенском доме над угольными залежами Ланаркшира и рос в этой же комнате, в которой умещались двое взрослых людей и еще девятеро детей. Каким-то образом матери удалось научить его читать, и он в возрасте семи лет смог устроиться на работу посыльным к пекарю. Однажды единственный кормилец многодетной семьи с безработным отцом и матерью, родившей еще одного ребенка, каждодневно проходивший две мили в любую погоду, опоздал на пятнадцать минут. «Тебя хозяин ждет наверху», – сказала девушка, стоявшая за прилавком. Когда мальчишка поднялся по ступеням наверх, где за столом из красного дерева сидел хозяин с семьей и пахло кофе и горячими булками, ему сказали, что он уволен и в наказание за опоздание лишен недельного заработка. На выходе служанка из жалости подала ему булку.

Харди страстно верил в классовую войну 24. Либералы для него ничем не отличались от тори: они были всего лишь другой разновидностью того же класса эксплуататоров. Харди впервые выдвигался как независимый рабочий кандидат в округе Среднего Ланарка в 1888 году. Тогда кандидат либералов сэр Джордж Тревельян вежливо объяснил, что нехорошо им бороться друг с другом в угоду тори, предложив ему снять свою кандидатуру и пообещав, что либералы гарантируют ему парламентское место и возмещение всех расходов на следующих выборах и будут платить ежегодно 300 фунтов стерлингов как члену парламента. Хотя Харди никогда еще не видел таких денег, он отказался от предложения. Он проиграл, получив всего лишь 617 голосов из 7000, но через четыре года его избрали как независимого кандидата в округе Саут-Уэст-Хэм. Когда он занял свое парламентское место в твиде и матерчатой кепке среди публики, одетой в сюртуки из тонкого черного сукна с шелковистой отделкой, в палате общин будто поднялся красный флаг. Харди никогда не поддавался на любезности капиталистов. Во время дебатов о безработице он, так и не услышав ни одного слова сочувствия голодающим, гневно крикнул во весь голос: «Вы обожравшиеся животные!» В другой раз, когда один член парламента отозвался о безработных как об обленившихся бездельниках, не желающих трудиться, Харди заявил, что настоящих бездельников можно каждый день видеть на Роттен-Роу [131] в цилиндрах и коротких гетрах 25. Когда Харди выступал на митингах, он казался статуей, высеченной из гранита и символизирующей освобожденного рабочего: голова откинута назад, все тело напряжено и устремлено вверх, казалось, что он воплощал «равенство, свободу и уверенность в своих силах», чувства, которые хотел внушить рабочему классу. У него не было зарплаты и политических фондов, и он содержал себя, жену и троих детей на скромные доходы от журналистики, которая позволяла ему зарабатывать максимум 210 фунтов стерлингов в год.

В 1889 году ожесточенная забастовка докеров за повышение заработка до шести пенсов в час дала толчок массовой организации неквалифицированных рабочих в профсоюзы. Она продолжалась и в девяностые годы; инициаторы занимались ею «почти с религиозным фанатизмом»26, хотя им было трудно убедить рабочих в том, что они добьются большего переговорами, а «не забастовками, извергающими зажатые эмоции».

Забастовка докеров, бушевавшая в самом центре Лондона, продемонстрировала капиталистам грубые реалии классовой войны и побудила молодых людей вроде Герберта Сэмюэла заинтересоваться политикой. Ужаснувшись условиями жизни забастовщиков, убожеством и нищетой домов и мастерских в Уайтчепеле, где он собирал голоса для брата, кандидата в совет Лондонского графства, Сэмюэл решил, что «отныне» главная «моя цель – палата общин», а главная сфера деятельности – социальное законодательство. Забастовка помогла выдвинуться на авансцену политики пламенному тред-юнионисту Джону Бёрнсу, лидеру «Объединенных машинистов», профсоюза паровозных машинистов, которого часто называли «человеком с красным флагом» из-за привычки брать его с собой на все митинги и собрания. Хотя докеры не имели никакого отношения к его профсоюзу, он взялся руководить забастовкой и помогать ее вожакам Тому Манну и Бену Тиллету. Он поддерживал добрые отношения с полицией, организовывал доставку продуктов питания и добился соглашения, предоставлявшего докерам заветный «таннер» (шестипенсовая монета) – к великому разочарованию Кропоткина, считавшего, что они упустили свой шанс. «Имея за собой 80 000 человек, Бёрнс не совершил революцию, – писал Кропоткин, – только по той причине, что боялся, как бы ему не отрубили голову»27. Однако надо сказать, что менталитет Бёрнса, несмотря на весь громогласный социализм, был до такой степени правоверно английским, что он, по определению, не мог стать революционером и никогда не разделял нежелания Харди идти на компромиссы с капитализмом. Он предпочитал бороться за интересы рабочего класса, используя те или иные альянсы в зависимости от ситуации, и когда его избрали в совет Лондонского графства, Бёрнс вступил в альянс с либералами. Его враждебное отношение к Харди, по словам Беатрисы Вебб, приобретало «масштабы маниакальности».

На профсоюзном конгрессе 1893 года Харди, несмотря на оппозицию Бёрнса, смог создать достаточную коалицию единомышленников для формирования Независимой лейбористской партии (НЛП). Мало того, его же избрали и ее председателем. Она взяла на вооружение марксистские идеи «общественной собственности на средства производства, распределения и обмена», провозгласив и готовность «возглавить революцию, к которой приведут нас экономические обстоятельства»28. Неудивительно, что цеховые профсоюзы не проявили особого желания оказывать финансовую поддержку. Через два года на всеобщих выборах 1895 года, давших Англии правительство лорда Солсбери, от Независимой лейбористской партии не был избран ни один из двадцати восьми кандидатов. «Это были самые дорогостоящие похороны после наполеоновской панихиды»29, – прокомментировал Бёрнс не без удовлетворения, которое могла с ним разделить и госпожа Вебб. «Для лейбористов было бы самоубийственно выступать независимо и настаивать на трехсторонней борьбе», – заявляла госпожа Вебб. Тем не менее консерватор-редактор Дж. Л. Гарвин предупреждал, что НЛП, несмотря на фиаско, может оказаться «самым влиятельным и беспокойным фактором в английской политике».