Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли

– Наверняка, ей рассказывают о настоящей Страннице, мисс Фримен, героине негритянского народа… – Эйтингон полистал папку девочки Мозес, – рассказывают, конечно. Занятия по американской истории, по истории аболиционизма, постановка правильного акцента. Годам к шестнадцати ее будет не отличить от девушки, выросшей на юге США… – Наум Исаакович был доволен предусмотрительностью Комитета:

– Инцидент с Розой Паркс, в автобусе, только начало. Лет через шесть, когда Мозес подрастет, негры в Америке будут бушевать вовсю. Она поедет в самую гущу событий… – о его девочках или Павле в папках не упоминалось:

– Но я уверен, что они тоже в учреждении… – Эйтингон вгляделся в темный горизонт, – ладно, я их найду. Саша мне поможет, он считает меня почти отцом. Он хороший парень, весь в Матвея… – терраса выходила на скалы, нависшие над морем. Он послушал плеск воды, шуршание пальм. Ночной ветер был еще жарким, на горизонте медленно двигался свет:

– Паром идет, в Аральск… – допив кофе, он посидел, не сводя глаз с одинокого огонька корабля.

В конце лета на остров привозили решетчатые ящики, со сладко пахнущим, румяным алма-атинским апортом:

– Яблок пока нет, племянница, – весело сказал Давид, – вы их поедите осенью. Апорт лучше хваленых французских плодов… – он принес Ционе бумажный пакет с темной черешней.

Несмотря на решетку, перекрывающую окно, палата больше напоминала дамский будуар. Давид велел придать пациентке личную медсестру. На персидском ковре опять валялись журналы, скомканные чулки, патроны помады:

– Ей нужна личная горничная, – усмехнулся профессор Кардозо, – кузен Джон может быть извращенцем и шпионом, однако он аристократ, с тысячелетним родом за спиной. Он знает, как обращаться с женщинами…

Давид не сомневался, что герцог придал жене, пусть и сидящей взаперти, подобающих слуг. Неожиданным образом, неряшливость Ционы его не отталкивала:

– Эстер не умела себя вести, поэтому и жила в неряшестве. Циона, как ребенок, ей нужна защита, поддержка. Ничего, у нее появится и горничная, и няня, для малыша… – профессор не видел причин для отъезда Ционы с острова:

– Здесь отличный климат, рядом море. Я сильный мужчина, я проживу еще лет тридцать, а то и больше. Ее ребенку нужен отец. Она получит опору, расцветет… – Давид собирался заказать рояль, для апартаментов:

– Мерзавец Джон лишил ее любимого дела, а ведь она была многообещающей пианисткой, юным талантом. Она не сможет больше гастролировать, но мы будем устраивать приемы, суаре, для персонала… – в Советском Союзе смокингов не носили. Давид иногда скучал по светским вечеринкам, холеным дамам, в парижских нарядах, по вкусу французского шампанского:

– Мы сможем ездить в Москву, инкогнито, – напомнил себе он, – посещать Большой театр, филармонию. Нас поселят на закрытой даче, придадут водителя, с машиной. Я теперь генерал, – форму Давид, разумеется, не носил, – к годовщине революции я получу звезду Героя. Лучшей партии ей не найти… – племянница, безмятежно, сплевывала черешневые косточки на разноцветное, бухарского фаянса блюдо:

– У нее будет ребенок, еще детей она не захочет… – Давид придвинул свое кресло ближе, – она здоровая, молодая женщина… – на утреннем осмотре он старательно скрывал волнение, – она удовлетворит мои потребности. Хватит тянуть, у меня полгода никого не было. Регулярные акты полезны для мужского здоровья… – несмотря на приближающееся пятидесятилетие, Давид не чувствовал возраста:

– Словно мне тридцать, а то и меньше… – от ее распущенных волос, пахло лавандой, – дверь закрыта, глазка здесь нет, жучками палаты не оборудовали… – Давид, директор полигона, имел доступ к техническим сведениям. Записывающая аппаратура стояла только в секторе психиатрии и закрытой тюрьме комплекса:

– Сношения перед родами облегчают схватки, женщина получает дозу мужских гормонов… – на губах Ционы блестел алый сок, – кажется, я ей тоже нравлюсь… – несмотря на большой живот, племянница ловко повернулась к нему. Белые щеки покрылись легким румянцем.

Теплый ветер трепал занавеску. Циона томно сказала:

– Я словно на курорте, дядя Давид. Девочкой, в кибуце, я мечтала съездить на швейцарские озера или в Остенде, – серые глаза заблестели, – но я получила только войну, арабов, и мерзавца, превратившего меня в игрушку… – девушка всхлипнула. Давид сказал себе:

– Я ее пожалею и все пойдет, как по маслу… – приобняв ее за плечи, он зашептал:

– Не надо, милая. Дитя окрепнет, вы съездите в Крым, на Кавказ. Советские санатории ничуть не хуже европейских. СССР, замечательная страна, давшая мне приют, вернувшая меня к жизни. О тебе и малыше позаботятся. Ты сможешь играть, у тебя появится все, что ты захочешь… – уверенная рука поползла к высокой груди Ционы:

– Эстер тоже хорошо выглядела, когда носила мальчиков, – вспомнил Давид, – после войны она похудела, стала похожа на пугало… – Циона приникла к нему:

– Я беспокоюсь за ребенка, дядя… – выдохнула девушка, – он вырастет без отца, у него не будет никого, кроме меня… – Давид заметил легкую желтизну, в уголках ее глаз:

– Гормоны печени, по анализам, находились в пределах нормы… – даже сейчас он оставался врачом, – белка в моче нет, но давление немного повышено. Москвичи утверждали, что риск эклампсии отсутствует. Может быть, все из-за перелета, из-за волнения… – рыжие волосы зашуршали по его плечу. Гладя девушку по голове, Давид, одной рукой, расстегнул брюки:

– Она поймет, что делать, – он поймал себя на улыбке, – организм говорит сам за себя… – он поцеловал влажную щеку, провел губами по ее шее:

– Все будет хорошо, моя милая. Я рядом, я никогда не покину тебя и малыша… – полы пеньюара распахнулись, она коротко застонала:

– Дядя, что вы… Я не хочу вам навязываться, с чужим ребенком на руках… – Циона бормотала больше для порядка:

– Надо поломаться. Хотя у него брюки нараспашку, он сейчас меня слюной закапает… – Давид, аккуратно, помог ей устроиться удобнее. Горячее дыхание обожгло ей ухо:

– Я все сделаю очень осторожно, милая. Зачем тебе ехать куда-то еще? Оставайся со мной, Циона, у тебя будет все, что ты пожелаешь… – уткнув лицо в белый халат, раскинув длинные ноги, Циона закусила губу:

– Дядя… Давид, так хорошо, так хорошо… – кресло шаталось, Давид тяжело дышал:

– Иди, иди сюда… – он поднял ее голову, – поцелуй меня, милая… – что-то влажное хлынуло ему на спущенные брюки. Лицо Ционы болезненно исказилось: «У меня схватки, дядя!».

Фаина неохотно рассказывала о морозной ночи в Дробицком Яру:

– Нечего говорить, – хмуро, замечала она, – в августе мы получили похоронку, на папу, в сентябре в город вошли немцы, а в декабре нас погнали на окраину, ко рвам… – в наскоро устроенном немцами гетто шептались, что колонну ведут к грузовикам, для эвакуации:

– Евреев переселят в сельскохозяйственные колонии… – уверенно заявляли полицейские, тоже с шестиконечной звездой, на повязках, – возьмите вещи, необходимые в хозяйстве… – посуду мать уложила в фибровый чемоданчик девочки:

– Фаина Генкина, младший отряд… – вывели химическим карандашом внутри, – детский лагерь ХТЗ, первая смена… – из лагеря девочка вернулась домой за два дня до начала войны.

Холодный ветер сек лицо, на колонну летела мелкая пороша. Они шли по темным, пустынным улицам. Людей сопровождали машины, с автоматчиками и собаками:

– Теперь по ночам уводят… – услышала Фаина шепот пожилой соседки, – раньше некоторые ухитрялись передавать детей, в толпу… – днем немецкие солдаты сдерживали напор зевак. Переводчик кричал, поверх голов:

– Расходитесь, возвращайтесь к работе! Не задерживайте движение… – мать Фаины вздернула подбородок:

– Не верьте слухам. Нас отправляют в села, работать на земле… – Фаина заметила у одного из еврейских полицаев знакомые часы:

– Дядя доктор такие носил. Мама сказала, что это золото. Но врачей не эвакуировали, их куда-то увезли еще раньше. Наверное, полицейский купил у него часы… – хронометр она помнила по домашним визитам врача: