Имя ветра - Патрик Ротфусс

Я был где-то на половине «Тима — десять стуков», когда солнце выскользнуло из-за туч. Золотой свет залил крышу, скатываясь тонкой струйкой во дворик.

И тогда внизу я услыхал шум — внезапное шебуршание, как от испуганного животного. Затем послышалось что-то другое, не похожее на шуршание белки или кролика в кустах. Это был жесткий звук, металлический удар, как будто кто-то уронил тяжелый железный прут.

Я перестал играть — неоконченная мелодия продолжала звучать в голове. Может быть, внизу меня слушал другой студент? Я положил лютню обратно в футляр, подошел к краю крыши и заглянул вниз.

Но ничего не смог разглядеть сквозь густые кусты, покрывавшие почти всю восточную часть дворика. Может, он залез в окно?

Закат быстро угасал, и к тому времени, как я спустился по яблоне, большая часть дворика погрузилась в тень. Отсюда я увидел, что высокое окно закрыто; никто не мог попасть сюда этим путем. Хотя быстро темнело, любопытство победило осторожность, и я полез в кусты.

Здесь оказалось просторно. Кое-где живая изгородь только создавала зеленый купол из живых ветвей, а между кустами оставалось достаточно места, чтобы сидеть свободно. Я подумал, что в этом дворике можно будет спать, если в следующей четверти мне не хватит денег на койку в гнездах.

Даже в угасающем свете я видел, что я тут один. Здесь не хватило бы места даже для кролика. Также я не разглядел ничего, что могло бы издавать металлический звук.

Бормоча прилипчивый припев из «Тима», я прополз до другого конца изгороди. Только уже вылезая на другой стороне, я заметил решетку слива. Я видел такие, разбросанные по Университету, но эта решетка была совсем старая и большая. Если убрать ее, в отверстие вполне мог протиснуться человек.

Я ухватился в нерешительности за один из металлических прутьев и потянул. Тяжелая решетка повернулась на шарнире, приподнялась сантиметров на семь-восемь и застопорилась. В тусклом свете я не мог разглядеть, почему она не идет дальше. Потянул сильнее, но не смог сдвинуть. Наконец я плюнул и уронил решетку на место. Она издала жесткий, слегка металлический звук. Словно кто-то уронил тяжелый железный прут.

Затем мои пальцы нащупали то, что упустили глаза: сеть желобков на поверхности прутьев. Я пригляделся и узнал руны, которые изучал под руководством Каммара: «уле» и «доч».

Тогда в голове у меня что-то щелкнуло. Припев «Тима — десять стуков» сложился с рунами, выученными за последние несколько дней:

«Уле» или «доч» — свяжу,«Рех» — шцу,«Кел» — нахожу.«Тех» — замок,А «геа» — ключик,Назубок Их всякий учит.Воде — «несин»,Камням — «ресин».

Тут пробило шесть; этот звук вывел меня из задумчивости. Для равновесия я оперся о землю, но рука вдруг встретила не листья и грязь. Она коснулась чего-то круглого, твердого и гладкого: зеленого яблока.

Я прополз под изгородью и забрался в северо-западный угол, где росла яблоня. На земле никаких яблок не валялось — для них было еще слишком рано. Кроме того, железная решетка находилась на противоположном конце дворика. Яблоко не могло закатиться так далеко. Его кто-то принес.

Не зная, что и думать, но понимая, что опаздываю на вечернюю смену в артную, я залез на яблоню, подхватил лютню и поспешил в мастерскую Килвина.

Позже тем же вечером я положил на музыку и все остальные руны. Это заняло несколько часов, но когда я закончил, у меня словно справочник завелся в голове. На следующий день Каммар подверг меня большому двухчасовому экзамену, и я его успешно прошел.

Для следующей стадии обучения в артной меня определили в ученики к Манету, пожилому шевелюристому студенту, с которым я познакомился в первые дни в Университете. Манет учился здесь почти тридцать лет, и все знали его как «вечного э'лира». Но хотя теперь получалось, что мы с ним в одном статусе, у Манета было больше практического опыта в артной, чем у десятка студентов более высокого ранга, вместе взятых.

Манет оказался терпелив и внимателен. На самом деле он напоминал мне моего первого учителя, Абенти. Только Бен скитался по миру, как непоседливый лудильщик, а про Манета все знали, что его единственное желание — остаться в Университете, если получится, до конца своих дней.

Манет начал с малого, научив меня простой формуле, необходимой для изготовления стекла удвоенной прочности и воронок для горячих веществ. Под его руководством я учился артефакции так же быстро, как и всему прочему, и очень скоро мы перешли к более сложным проектам, вроде теплоемов и симпатических ламп.

Предметы высокого уровня, такие как симпатические часы или жар-винты, были мне пока недоступны, но я знал, что это вопрос времени. К сожалению, времени у меня оказалось мало.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

ПЕРЕГОРАНИЕ

Я снова обрел лютню, и моя музыка вернулась ко мне. Но я быстро понял, что три года без практики не прошли даром. Работа в артефактной в последние пару месяцев укрепила и сделала жесткими мои руки, но не совсем в том ключе. Прошло несколько ужасных дней, прежде чем я смог играть свободно хотя бы по часу в день.

Возможно, я бы продвигался быстрее, если бы не занимался другими делами. Два часа каждый день я проводил в медике на осмотрах, бегая с поручениями, около двух часов отнимали математические лекции и вычисления и три часа — обучение у Манета в артной, знакомство с тонкостями артефакции.

Еще я проходил курс углубленной симпатии у Элксы Дала. Вне занятий Дал был очарователен, мягок и немножко забавен, когда на него находило веселое настроение. Но во время преподавания он то входил в образ безумного пророка, то вел себя как барабанщик на галере. Каждый день на его занятиях я сжигал три часа времени, а энергии и все пять.

Вместе с оплачиваемой работой в мастерской Килвина времени оставалось только на еду, сон и учебу, но никак не на то, чтобы уделить моей лютне столько внимания, сколько она требовала.

Музыка — дама гордая и капризная. Дайте ей время и внимание, которых она заслуживает, и она станет вашей. Пренебрегите ею, и настанет день, когда она не ответит вам. Поэтому я начал спать меньше, чтобы посвящать музыке достаточно времени.

Через оборот такого графика я почувствовал усталость. Через три оборота я еще бегал, но только на угрюмой решимости, стиснув зубы. Примерно к пятому обороту я начал выказывать явные признаки измождения.

Как-то раз во время того самого пятого оборота я испытывал радость редкого совместного ужина с Вилемом и Симмоном. Они принесли еду из ближайшей таверны. Я же не мог позволить себе потратить драб на яблоко и мясной пирог, поэтому прихватил немного ячменного хлеба и хрящеватую колбаску из столовой.