Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский

Так я пребываю в Переделкине, в полной тишине, разбираю архив, читаю Шерлока Холмса и играю в трик-трак.

Но все таки думаю, что я буду на юбилей[1092] в Ленинград, и буду тебе рассказывать разные истории, если они тебе, как видно, хорошо действуют на здоровье.

Привет тебе сердечный от меня и Маруси и всему дому, во главе с Шурой и Мишей.

Надеюсь, что ты совсем хорошо себя чувствуешь и больше не ложишься в постель.

Будь счастлива и здорова!

P. S. Только что сообщили, что в Ялте очень плохо Володе Луговскому. Вот это настоящая беда. Второй инфаркт — не шутка![1093]

9.

31 января 1964.

Я был очень наивен, веря, что в 9 дней уложусь во времени так, что все и всех повидаю. Куда там!

Теперь я вижу, что не хватает еще столько и еще столько же дней, чтобы приехать в Комарово[1096] и сделать еще много дел в городе.

Это затягивает жутко. С утра нарастает лавина и к вечеру она зависается едва живой с предвиденьем новой лавины с утра.

Теперь уже пошли дела защиты мира. Приехал из Хельсинки Котов[1097] и мы вчера провели общегородское собрание — человек на 800. Потом были разные беседы и переговоры. Сегодня с утра вручал грамоты мира «защитникам» ленинградского комитета и после новых заседаний и официальных встреч, уезжаем.

В Москве ждет Дракон Каждого Дня, в данном случае Комитет по премиям в области искусства и литературы.

Очень жалею, что не повидал вас, но я приеду через месяц приблизительно, во второй половине марта и тогда мы увидимся обязательно. В Москву еще спешу — у Маруси сильный грипп и она очень неважно себя чувствует… Шлю Вам лучшие пожелания.

С неизменной любовью

10.

6 февраля 1966 года.

Приветствую тебя сердечно. Маруся — тоже!

Получил твои воспоминания[1098] и прочел их, переносясь в давно прошедшие, замечательные времена. Какие горы времени отделяют нас от легких тбилисских дней! Они до сих пор живы в моей памяти. Ты воскресила уже несуществующий Тбилиси и милых людей, состарившихся вместе с нами. Я так и не знаю, живы ли они сейчас или их можно встретить только гуляя в Елисейских полях.

Я снова пережил наши прогулки, такие молодые и такие впечатляющие. Только вот насчет последнего вечера я что-то запамятовал. Я ведь, уговорившись о вечере, уехал перед этим в Ереван. В Ереване мне показали друзья-армяне газету, из которой узнал, что в Грузии — меньшевистское восстание, и что ни о каких вечерах не может быть и речи. Только вернувшись в Тбилиси я встретил кого-то из поэтов и, понятно, не затрагивал этой темы, но поэт сам сказал, что вечер состоялся. Он состоялся в день отмены осадного положения. Выступали грузинские поэты «Голубые роги»[1099] и пролетарские, среди них русские. «А вас, — сказал поэт, — заменил приглашенный духовой оркестр, который играл в перерыве. И все прошло хорошо».

Я обрадовался, что все так счастливо кончилось. По Военно-Грузинской дороге я ехал с прокурором Немчиновым и мы имели в пути разные приключения. Эту дорогу я описал в своей поэме — «Дорога». Там нашел место и встреченный нами мцыри на Загэсе.

Вообще было много всего и всякого, а в общем хорошего больше.

О Зощенке ты написала свободно и легко, жаль, что мало[1100].

Как ты живешь? Что делаешь?

Мы живем как-то в заботах, работах, хлопотах. Морозы заели. До 25 градусов они мне нравятся. 30 градусов — уже чересчур, свыше 30 — варварство и природное безобразие.

Сейчас провожу дни в городе, так как идет первая сессия Комитета по Ленинским премиям. Трудно и нудно — этот год сложный и непонятный…

Наши все здоровы, но холод им тоже не тетка… Говорят, в Ленинграде тоже сильные морозы и пронзительный ветер.

Спасибо тебе за поздравление. 1 февраля — доброе воспоминание[1101], но грустное. «Кому из нас последний день Лицея торжествовать придется одному?»[1102] Осталось нас пятеро — двое в Ленинграде, трое в Москве. Федин-бедняга возится с больными ногами, его лечат уколами, Веня[1103] как будто держится, но чуть постарел, я еще брожу, но завален делами и работами и изнемогаю. Держись, милая Лиза, нам надо держаться. Я не знаю, как Миша Слонимский. Одно время он был озабочен глазами?

Кругом только и слышишь, как стучат кости юбилеев — кому 60, кому 70, а кому и 80. Время ведет беспощадный счет на своих звонких счетах!

Когда соберемся на свой писательский съезд[1104], тут-то и увидим, как поредели наши ряды…

Надо трудиться и работать! Да здравствует новая Весна, которая не за горами! Да здравствует Жизнь! Да сгинут холод и тьма!

Привет всему семейству!

Помним и любим!

Будь здорова, благополучна и пиши пожалуйста!

11.

31 января 1967 г.

Очень был рад получить от тебя письмо! А я, вернувшись из Ленинграда[1105], впал в грипп и он меня начал терзать и только сейчас я очухался и возвращаюсь к работе.

Я этот, вернее, прошлый год совершенно не отдыхал. Одно событие сменяло другие и постепенно я чувствовал себя так, как писал в свое время Костя Вагинов:

Усталость в телеБродит плоскостями![1106]

Эта усталость, вместе с гриппом, меня и свалила. Теперь настали у нас лютые морозы — днем 25–26 — ночью 32–33! Эти морозы ударили по гриппу и он пошел на убыль. Пол-Москвы переболело. Говорят, в Ленинграде тоже грипп и морозы.

Конечно, мы будем еще на ногах и встретим Новую Весну и увидимся в Ленинграде и посидим не так, как на торжественном заседании…

Время идет быстро! Летом будет 70 нашему Мише Слонимскому, а в феврале этого года — 75 лет Федину Косте.

Новые поколения приходят в мир, а мир снова в тумане непонятностей и неожиданностей.

Китайцы, вернее, те, кто борются там за власть, могут выкинуть бог знает какие извращенные провокации[1107]. Надо же устроить драку — где? — у дверей Мавзолея!

Мы — старые люди столько уже повидали на своем веку, что нас ничем не удивишь, но все-таки многое неожиданно И все переворачивает вверх ногами.