Сокол на запястье - Ольга Елисеева

И сразу не стало запахов, а ведь должно было пахнуть и паленым, и кровью, и заскорузлыми в грязи тряпками... Хиронид понял это, когда отступила боль. Теперь даже разогретая на последнем осеннем солнце сосновая стена, потекшая смолой, не радовала его ароматом леса.

-- Выходи! - у Ганеша был раздраженный голос.

Кентавр повиновался. Не надо сердить хозяина: этот человек хуже других, он все придумал!

Мерин неуверенно отделился от стены, но тут же прянул обратно в тень. Он не знал, может ли ходить, и не подведут ли его задние ноги. Оказалось может, и не только ходить - бегать -- стоило Ганешу взяться за хлыст.

-- Ну и вид у тебя, приятель! - расхохотался мужчина, сняв уздечку с гвоздя.

Хиронид и правда выглядел неважно. Волосы всклокоченные, в соломе, лицо чумазое и бледное, тело грязное, руки в синяках.

-- Идем, разомнемся на кругу. - Ганеш накинул на кентавра узду и потянул его к выходу. - Посмотри, крошка, -- обратился он к кому-то за дверями, -- Я все же думаю ездить на нем верхом, а не гонять в поле. У кого еще есть верховой кентавр? Все будут завидовать. Что скажешь?

Хиронид так хорошенько и не рассмотрел, к кому обращался проклятый торет. Солнце слепило ему глаза. Зато он услышал удивленный вскрик, и внизу у его ног бестолково заметалась какая-то женщина. Она была явно не из здешних: одета, как всадница из Горгиппии. Ее куртка брякала медными бляшками, а дрожавший от возмущения голос срывался в плач.

-- Что вы с ним сделали? Оставь хлыст, Ганеш! Они же не лошади!

Какой тягостный бред! Сейчас Хирониду особенно не хотелось его слушать. Ему лично люди уже все доказали. Чувство стыда и то пропало. Прежде хотел выгрызть клеймо зубами - смешно вспомнить! А эта баба за дверями все ревела и надрывалась, бросая Ганешу в лицо нелепые упреки: дескать он зверь.

Наверное, привел свою сучку покрасоваться на кентавре. Не вышло. И на том спасибо. Впрочем, теперь раздражение хозяина выльется на его же Хиронида конские бока. Так что эта баба только все испортила. Женщины, они вообще приносят только боль.

Радка убежала от конюшни в слезах. Ее гневные всхлипывания далеко разносились по деревне. Она знала, что Ганеш подлец, но и вообразить себе не могла, на что он способен. Разве есть на свете более разумные добрые существа, чем кентавры? Громадные, теплые надежные... мудрые. При мысли о царе Хироне ей сделалось совсем плохо. Что стало с ним? Многих ли убили и кто спасся?

Чтобы узнать все это, надо было переговорить с тем несчастным калекой с стойле. Но стоило подумать и о себе. Как унести из деревни ноги, если Ганеш не спускает с нее глаз?

Радка не умела быть слабой: хитрить, изворачиваться, притворяться. После так неудачно прерванного детства она боялась показать слабину. Говорила и держалась, как сильная. Как Бреселида. Все прямо и коротко. Мне нужно то-то и то-то. Не отдашь, снесу голову. Не одна, так с подругами вместе. Кто бы мог подумать, что однажды она останется без подруг, в окружении врагов, которым не сможет противопоставить прямую силу.

Значит надо притворяться и в первую очередь перед Ганешем.

Для начала Радка сменила платье. Хватит таскаться в куртке и боевом поясе. Женщины без охоты уступили ей за витой медный браслет длинную полотняную рубаху, расшитую у ворота и по подолу бисером. Свой плащ она задрапировала как накидку через плечо, сколов по бокам парой пряжек и спустив пояс на бедра, чтоб талия выглядела пошире, как у здоровой плодной женщины.

Простеньких украшений, которые всадница Тиргитао носила в походе, здесь хватило бы на целую деревню. Радка нацепила их все. Брякая гривнами, как конь сбруей, лучница отправилась на поиски сердитого Ганеша. Нужно было подольститься к нему, но девушка искренне боялась его притязаний. На этот случай пояс под накидкой крепко прижимал к ее животу бронзовый кинжал.

Она не могла уступить Ганешу. Вышло так, что Радка до сих пор не стала женщиной. До бегства из деревни не пришлось, а после она настолько боялась мужчин, что даже не съезжалась с ними в поле по весне. Бреселида знала эту тайну подруги и никогда не понуждала ее к участию в общих для "амазонок" играх на пантикапейской стороне.

Своего недруга Радка нашла на краю деревни. Он командовал рубкой обмолоченных колосьев в мякину и был крайне недоволен. Вокруг стояли грохот и свист взлетавших в воздух кремневых ножей. От летевшей во все стороны соломы трудно было дышать.

-- Зачем пришла? - зло прокричал он Радке в самое ухо.

Но девушка не испугалась.

-- Я сегодня видела твою силу и твою власть, Ганеш. - твердо сказала она. - Моя мать была здесь Хозйкой...

Мужчина с недоверием смотрел на нее.

-- Я всегда завидовала ей, -- продолжала всадница, -- тому как ее уважают и как кланяются. Тетка так не умела. Она была недостаточно властной.

Колкие глаза Ганеша слегка оттаяли. В них мелькнуло понимание.

-- Когда я сегодня увидела, как ты распоряжаешься, -- с хорошо наигранным усилием выдавила из себя гостья, -- я вдруг подумала: дух Хозяйки перешел к тебе. И позавидовала. Поэтому и накричала на тебя возле конюшни. Что мне до кентавров? - она опустила голову. - Ты сильный. И я пришла, чтоб признать твою силу. - девушка заставила себя встать на колени и поцеловать красную от холодного ветра руку Ганеша. - Если ты поставишь меня рядом с собой, вместе мы обогатим и поднимем роды торетов, так, как и не снилось остальным. Я многому научилась в столице. А теперь вернулась домой и хочу почета.

Она говорила достаточно откровенно, чтоб сбить его с толку. Одержимый жаждой власти, Ганеш и в других подозревал эту страсть. Правда, ему хотелось бы, чтоб эта чернокосая гордячка пришла к нему не только за властью. Он все еще помнил, как у него сами собой каменели мышцы живота при одном взгляде на маленькую сучку. Теперь-то и подавно!

-- Сегодня ночью я приду к тебе. - мужчина отер слезящиеся от соломенной пыли глаза. Он хотел отвернуться, но Радка остановила его за руку. - Что еще? - лицо Ганеша недовольно скривилось.

-- В Горгиппии я стала жрицей Трехликой. - слегка запинаясь, проговорила она. - Я не могу расстаться со своим девством без надлежащих жертв. - Радка изо всех сил показывала, как смущена. - Дай мне ягненка, я должна принести его Кобыльей матери, чтоб ее гнев не коснулся ни нас с тобой, ни всего рода.

Хитрая девочка! Она не сказала: отпусти меня к холму принести жертву -- это разумелось само собой, ведь в деревне не было святилища - а сразу заговорила об имуществе, переводя раздражение Ганеша со своего отъезда на потерю скота.

Мужчина колебался. Какая еще жертва? Каждый ягненок когда-нибудь станет бараном и даст в четверо против своего сегодняшнего веса. Но, с другой стороны, Трехликая Мать и так сердита на них из-за кентавров. Может, и стоит ее задобрить? Одной мелкой скотиной за оба проступка? В этом была выгода. Но был и подвох.