Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
11 сентября он был уже дома. Здесь было больше и воздуха, и покоя. Он даже пробовал понемногу писать письма, подумывал о ведении дневника. Днем любил сидеть на балконе и смотреть на город, напитывая себя ритмами шумящей на улице жизни.
Нина Леонтьевна писала: «Тайком он сказал Иринке: “если я умру, то поручаю тебе… последи, чтобы «Технику <стиха>» мою напечатали без траурной рамки: я ее писал живой и не хочу, чтобы я на ней мертвым стоял. Это – мой последний труд. Пусть будет он как бы «при жизни» напечатан…”».
О болезни Шенгели в издательстве знали, но о его книге старались по-прежнему не говорить.
По разрешению врачей Георгий начал потихоньку двигаться по квартире, выходить на балкон, сидеть там. Вот только Манухина жалуется, что у него очень неважное настроение, нет бодрости и мучит бессонница.
А поздно вечером 15 ноября 1956 года Георгий Аркадьевич Шенгели в возрасте 62 лет умер у себя дома на руках жены Нины и супругов Векшинских. Это был как раз день 60-летия академика, который он отмечал у себя в Академии наук и откуда позвонил Георгию. Трубку взяла Нина Леонтьевна и узнала, что они заедут к ним в 11 часов, при этом жена Сергея Аркадьевича сказала, что у них уйма цветов и они их с собой привезут им.
«Что они там привезут?» – поинтересовался Георгий. – «Корзину цветов», – ответила Нина. – «Зачем? Мне на похороны? Это – плохая примета». Нина сказала: «Я посмеялась, что он путает плохие приметы – это с кладбища не привозят, а с юбилея – можно. Но он как-то помрачнел».
В начале двенадцатого ночи приехали супруги Векшинские, Георгий минут десять расспрашивал их о юбилее, шутил, а потом вдруг крикнул: «Нинка, скорее холодное на сердце и атропин! Вызови неотложку!»
Нина бросилась кипятить воду для грелок, жена Векшинского кинулась за кислородными подушками, а Георгий начал задыхаться.
«Пойми, Сергей, – услышала она его фразу Векшинскому, неся ему новые подушки, – умереть не страшно, страшно умирать». И Нина поняла, что он умирает. «Ерка! Ерка! Дыши! Дыши!» – крикнула она. Он попробовал сделать вдох – и не смог. Как-то виновато улыбнулся, словно говоря: «Не могу!» – крепко сжал ее руку, а глаза у него начали стекленеть.
«Мы закрыли ему глаза без всяких медяков, – записала она, – они спокойно остались закрытыми».
Любовь не кончается
В ноябре 1956 года, пишет поэт Александр Михайлович Ревич, «в коридоре издательства “Художественная литература” я случайно услышал о кончине Георгия Шенгели. На моих глазах, крепко обнявшись, горько плакали, как дети, двое взрослых мужчин, младшие собратья и ученики покойного, Аркадий Штейнберг и Владимир Бугаевский. Эта смерть почти не была замечена широкой общественностью. Ведь и на поэзию Шенгели в те времена мало кто обращал внимание, а таких, как М. Волошин, А. Ахматова, О. Мандельштам или Ю. Олеша, кто мог оценить творчество Шенгели по достоинству, можно было перечесть по пальцам.
В далекие годы моей молодости любителям поэзии были известны книжки Шенгели о русском стихосложении и его публичные распри с В. Маяковским, который издевательски писал: “А рядом молотобойцев анапестам учит профессор Шенгели…” и много раз пренебрежительно упоминал это имя с ироническим “профессор” в устной полемике, печатных выступлениях и в стихах. Неприязнь Маяковского к Шенгели была давней, началась еще в ту пору, когда молодой Шенгели входил в круг Игоря Северянина. Но главная причина вражды двух поэтов – опубликованная в 1927 г. работа Шенгели “Маяковский во весь рост”, довольно хлесткий и умело аргументированный критический опус, во многом убедительный, но не без налета бытовавшего в те годы социологизма и потому не вполне объективный. Теперь мы можем понять, что и со стороны Маяковского особой объективности по отношению к Шенгели не было. Он априори зачеркивал все творчество Шенгели, а о стихах своего антипода даже не упоминал…»
20 ноября 1956 года, через пять дней после смерти Георгия Аркадьевича Шенгели, «Литературная газета» поместила на своих страницах небольшой некролог от имени Правления Московского отделения СП СССР, а также секции поэтов и секции переводчиков при этом же Правлении МО Союза писателей, завершавшийся словами: «Г. А. Шенгели был человеком огромных знаний, большой культуры, его отличала подлинная любовь к родной литературе. Память о нем надолго сохранится в наших сердцах».
Но выставить для прощания в Доме литераторов тело Георгия Аркадьевича не разрешили, так что высказываться тем, кто пришел с ним проститься, пришлось уже непосредственно при погребении. Хоронили его на Ваганьковском кладбище (11 участок), позже рядом с ним были упокоены Нина Леонтьевна и ее дочь Ирина Сергеевна.
Поэт, драматург и переводчик Абрам Маркович Арго прочитал над могилой Георгия только что написанное им стихотворение, листок с которым хранится сейчас в Керченском историко-культурном заповеднике в фонде Шенгели за подписью: «Арго, 19/XI-1956», – с пометкой: «прочтено над могилой в день похорон»:
Седая, гордая голова,
Ты спишь, потрудившись вдосталь…
Хочется молвить простые слова,
Но найти их не так-то просто…
Жизнь проходит, и мы ей вослед глядим
Средь удач и утрат несметных…
Средь живых стало меньше поэтом одним,
Стало больше одним средь бессмертных…
Это значит, что если мы, скорбя
Говорим о большой потере,
В этот миг в том краю встречают тебя
Как друзья Александр и Валерий.
Это значит, что ты пришел в их край,
К заветной приблизясь цели.
Мы говорим – Шенгели, прощай…
Они – здравствуй, Шенгели…
Запретить литературные поминки по Георгию писательскому руководству не удалось, хотя они и отодвинули их на несколько месяцев. По воспоминаниям его участников, прощальный вечер в ЦДЛ, который состоялся аж 21 февраля 1958 года, был многолюдным и необыкновенно сердечным, подтвердив тот факт, что Георгий Аркадьевич оставил после своего ухода глубокий и добрый след в судьбах тех, кто по-настоящему любит и понимает поэзию. «Мы чтим одновременно и поэта, и ученого, и яркую незабвенную фигуру», – сказал, открывая своим словом вечер памяти Георгия Шенгели, Сергей Шервинский.
«Осталась память о гиганте, о яростном сердце, пламя которого раздвинуло стены тьмы», – сказал на вечере памяти о нем хирург, поэт и переводчик Георгий Моисеевич Александров.
Вильгельм Вениаминович Левик
