Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом получилось, что сам того не желая, Левонтин подкинул позднейшим критикам идею обратить внимание на образ Суворова и на то, как передан в переводе Шенгели «действительный облик наиболее ценимого в русской истории полководца».
«Все, что произошло впоследствии, – вспоминал Левонтин, – я не могу назвать критическим спором со мной, критическим рассмотрением работы Шенгели с иных позиций, противоположным моим (что было бы закономерно). Это была свистопляска».
Эта самая «свистопляска» началась на собрании секции переводчиков зарубежных литератур Союза писателей в ноябре 1950 года, причем, началась она настолько внезапно и настолько бурно, что это нашло отражение в воспоминаниях как Левонтина, так и Шенгели. У обоих написано примерно одно и то же:
«Спустя два с лишним года, на собрании переводчиков, посвященном общим вопросам перевода, выступила некая Егорова, бывший редактор “Детгиза” (чей путь из Детгиза отнюдь не был устлан фиалками), и, поговорив о том, о сем, грозно поставила Шенгели на вид, что он своим переводом “принизил” Суворова. “А как в оригинале?” – спросил кто-то с места. На это гр. Егорова дала классический ответ: “Мне нет дела до оригинала!”».
«Зацепившись» за изображение Суворова, выполненное Георгием Шенгели не в положительном ключе, а в соответствии с его образом в поэме Байрона, Кашкин и его единомышленники начали ставить ему в вину, прежде всего, тот факт, что ради стремления к пресловутой точности Шенгели злоупотребляет деталями, которые, хоть и есть у Байрона, но советскому читателю в таком количестве абсолютно не нужны, а также то обстоятельство, что он исказил благородный образ Суворова. Возражения Шенгели, напоминавшего в ответ, что именно так описал русского полководца сам Байрон, в расчет не принимались. В ход был пущен весь арсенал тогдашней советской зубодробительной критики: переводческий метод Шенгели был обвинен в формализме (к этому времени формализмом называли любой модернизм), в «небрежной бальмонтовщине и схоластической шпетовщине», и даже – после публикации статьи Сталина с разоблачением Марра, – в марризме, хотя последний никакого отношения к дискуссии о переводе не имел.
Кроме того, в «Традиции и эпигонстве» Кашкин упрекал Шенгели за дурную, натянутую рифмовку: «контракт» – «а это – факт!» или «максим» – «такс им». (Хотя Шенгели показывает всем, что рифмовка эта полностью соответствует оригинальной: «one sole act» – «that’s a fact»; «maxim» – «taxem», как по звуковому облику, так и по характеру.)
Кашкин говорил:
«Главной его [Шенгели] целью было воспроизвести искрометную байроновскую иронию, беспощадный байроновский сарказм. Одним из средств для достижения этой цели является сохранение октавы подлинника. Читаешь, и сразу же возникает вопрос – с каких это пор советская школа художественного перевода учит передавать иронию и сарказм только октавами, да при том еще непременно шестистопными, вместо пятистопных у Байрона…»
Шенгели действительно поменял при переводе «Дон Жуана» оригинальный байроновский размер – пятистопный ямб – на шестистопный, говоря, что «когда я слышу пятистопный ямб “Беппо” и “Дон-Жуана” – легкий, небрежный, разговорный, с подвижной конструкцией фразы, нередко перебиваемой на половине вводными фразами в скобках, включающий в себя порой шестистопные строчки, иронически растягиваемый в дактилическое окончание, когда я вижу, что в словесном узоре каждое слово “играет” и, значит, должно оставить след в переводе, я прихожу к заключению, что русский пятистопник неспособен вместить в себя это богатство, сохраняя тот же характер легкости. А шестистопник способен».
Эту смену размера недоброжелательная критика, конечно же, вменяла Шенгели в непростительную вину. В упрек переводчику ставилась также передача байроновских каламбуров, говорящих имен и намеренно искаженных имен русских персонажей. Но главное, переводчику вменялось в вину искажение образа Суворова: этому обвинению – самому тяжелому, самому страшному, политически самому опасному – отводится около четверти, если не треть статьи. При этом переводческий метод Шенгели называется натуралистическим, идеалистическим и буквалистским.
В своей книге «Поверженные буквалисты» Андрей Геннадьевич Азов приводил для сравнения октавы, написанные самим Байроном, Татьяной Гнедич и Георгием Шенгели, чтобы всем было видно, действительно ли переводы Шенгели так сильно не соответствуют оригиналам? Вот перед нами песнь 7, строфа 49:
Байрон
The whole camp rung with joy; you would have thought
That they were going to a marriage feast
(This metaphor, I think, holds good as aught,
Since there is discord after both at least):
There was not now a luggage boy but sought
Danger and spoil with ardour much increased;
And why? because a little – odd – old man,
Stript to his shirt, was come to lead the van.
Гнедич
Весь лагерь ликовал; сказать бы можно,
Что брачный пир их ожидает всех
(Подобная метафора возможна
И уложилась в строчку без помех!),
Любой юнец мечтал неосторожно
О битве и трофеях. Просто смех:
Старик чудаковатый и вертлявый
Всех увлекал с собой во имя славы.
Шенгели
Весь лагерь ликовал, как будто бы спеша
Идти на пиршество, на празднованье брака
(Моя метафора, ей-богу, хороша:
В обоих случаях финалом будет драка).
Любой обозный ждал, в волненье чуть дыша,
Когда же грабежом украсится атака?
И все лишь потому, что старичок чудной,
В рубашку нарядясь, решил вести их в бой.
Кашкин ругал эту строфу Шенгели за «грабеж» – у Гнедич стоят более благородные (и вполне естественные) «битва» и «трофеи». Третья-четвертая строки у Гнедич вышли очень слабыми, в конце шестой строки «просто смех» – такой же «упаковочный материал», за который Кашкин порицал Шенгели. В шенгелевском исполнении эта строфа выглядит гораздо достойнее, вот только концовка («в рубашку нарядясь», тогда как по смыслу Суворов, наоборот, раздевается до рубашки) смотрится неубедительно.
Песнь 7, строфа 55:
Байрон
Suwarrow chiefly was on the alert,
Surveying, drilling, ordering, jesting, pondering;
For the man was, we safely may assert,
A thing to wonder at beyond most wondering;
Hero, buffoon, half-demon, and half-dirt,
Praying, instructing, desolating, plundering;
Now Mars, now Momus; and when bent to storm
A fortress, Harlequin in uniform.
Гнедич
Суворов появлялся здесь и там,
Смеясь, бранясь, муштруя, проверяя.
(Признаться вам – Суворова я сам
Без колебаний чудом называю!)
То прост, то горд, то ласков, то упрям,
То шуткою, то верой ободряя,
