Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таковым было требование Марка Тарловского, которое неизвестно чем бы могло завершиться, если бы 17 июля 1952 года конфликт между бывшими друзьями не исчерпался ввиду того, что Марк неожиданно умер от гипертонического криза. «Упал средь бела дня на улице Горького, – как написал о том Вадим Перельмутер, – у витрины Елисеевского магазина, сбитый с ног, выбитый из сознания гипертоническим кризом. Не доходя ста метров до памятника Пушкину. Он умирал под ногами прохожих, которые спешили по своим делам и отворачивались от лежащего, думали – пьян. Когда кто-то догадался вызвать “скорую”, было уже поздно. По пути в больницу Тарловского не стало».
А через десять месяцев умерла и его жена Екатерина Александровна, она же – Лада Руст, в молодости печатавшая свои стихи и переводы.
В 1948 году параллельно со склокой Тарловского, поднятой вокруг издания переводов стихов Махтумкули, начал свою атаку на Шенгели переводчик-американист Иван Александрович Кашкин. В июне 2015 года в газете «Одесские новости» № 2 (92) известный литературовед Вадим Перельмутер опубликовал статью «История одного доноса», в которой речь шла об этом конфликте между двумя признанными переводчиками – Георгием Шенгели и этим самым Иваном Кашкиным. «Первый выпад, – писал Вадим Гершевич, – выглядел вполне профессиональным, в порядке вещей, ничего тревожного. Ну, прочитал человек, сам не чуждый занятию переводом (правда, прозы, американской преимущественно), поэму Байрона в переводе коллеги. Не понравилось. Взял оригинал, потом перечитал старый перевод Ивана Козлова, сравнил, сравнение представилось ему не в пользу нового перевода, ну, и написал про то. Однако статьей в газете дело не ограничилось. Состоялось обсуждение работы Шенгели на заседании секции художественного перевода Союза писателей. И тут критик оказался в совершенном меньшинстве. Илья Сельвинский переводом восхищался, говорил, что выполнен оный поэтом, прекрасно владеющим своим ремеслом, что есть там “вещи гениальные…” Сигизмунд Кржижановский говорил, что впервые в переводе Байрона – “блеск”, что в стих нового перевода вместилось много больше, нежели достигалось в старом: “На два поворота мысли у Козлова, у Шенгели – четыре – пять”. В том же духе высказывались Алексей Дживелегов, Евгений Ланн, Абрам Арго и другие. И только Иван Кашкин упорно стоял на своем, так толком никого и не оспорив.
Чтобы оправиться от сей неудачи, Кашкину понадобилось почти три года. В 1951-м он печатает в “Литературке” еще одну статью о “Дон-Жуане”. Теперь Шенгели у него – “буквалист”, который чересчур рабски следует за оригиналом, утяжеляет поэтому и выхолащивает поэзию Байрона. И одновременно допускает в работе “переводческое своеволие” (читай: сознательные отступления от английского текста), в результате некоторые содержательные мотивы поэмы искажаются, в частности, образы Суворова и русских солдат. То, что “буквализм” и “своеволие” – антонимы, критика не смущает, его задача – не логику тут разводить…
В новой статье уже звучит сигнал тревоги: искажение классики, да еще упомянутых “образов”, в ней обитающих, дело нешуточное, тут и до “оргвыводов” недалеко. К литературной полемике подмешивается политическая, как бы невзначай, совсем немного, но время таково, что в желающих возжечь пламя из этой искры недостатка нет. Шенгели отбивается аргументированно, жестко, но… печатать его ответы на критику газеты/журналы не хотят.
Наконец, в пятьдесят втором году одна за другой появляются еще две статьи Кашкина – в “Литературной газете” и “Новом мире”. Теперь уже речь ведется не только о Шенгели и о Байроне, но о засилье в художественном переводе “буржуазных” переводчиков “старой школы”, которые “точным” ошибочно называют перевод буквальный, то есть “заведомо не способный передать идейно-художественное единство оригинала”.
А дальше – больше. Оказывается, засилье “переводчиков-эмпириков” и “переводчиков-формалистов”, а попросту говоря, переводчиков “русскоязычных”, то есть людей с нерусскими фамилиями, с “нерусским синтаксисом и неправильным употреблением отдельных слов” – называются при этом лишь двое: Шенгели и Ланн – ведет к идейному искажению классики, более того, к сознательному искажению образов Суворова и русских солдат в “Дон-Жуане”, что “является профанацией, оскорблением национального достоинства русского народа, той национальной гордости великороссов, о которой писал Ленин”. Опасность становится – без метафор – смертельной. Горячая любовь Сталина к Суворову общеизвестна». (К счастью для Шенгели, Сталину уже не до Суворова. Жить ему оставалось – всего ничего…)
Сергей Васильевич Шервинский рассказывал, как однажды ему позвонил очень взволнованный Шенгели и попросил разрешения срочно приехать. Явился запыхавшийся и сразу к делу: он оскорблен статьей и решил вызвать Кашкина на дуэль. Шервинский осторожно поинтересовался – почему с этим Георгий Аркадьевич пришел именно к нему. И услыхал в ответ: «Ну как же! Ведь вы – дворянин. И должны знать, как это сделать». И так твердо это прозвучало, что Шервинский не усомнился – всерьез. Что, конечно, куда опаснее для Шенгели, чем кашкинская статья-донос. И заговорил рассудительно. По-дворянски. Дуэль с доносчиком, сказал он, для дворянина невозможна. Она – бесчестье, признанье равенства с противником. И добавил: «С дворниками не стреляются».
«Доносом» называл кашкинскую статью и М. Л. Гаспаров…
А между тем, когда-то Георгий Шенгели помог Ивану Кашкину, хотя впоследствии и пожалел об этом: «Он выпустил частичный перевод “Кентерберийских рассказов” Чосера (неважный перевод, спасаемый лишь соседством перевода Осипа Румера; книга вышла под моей редакцией, и я – каюсь – полиберальничал)».
Впоследствии судьба скрестила их жизненные пути, хотя, казалось бы, они должны были идти совершенно разными дорогами.
Биография Кашкина:
Иван Александрович Кашкин – сын военного инженера Александра Дмитриевича Кашкина, в 1917 году поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Через год оставил университет и ушел в Красную Армию, где служил в тяжелой артиллерии и преподавал в военных школах. В 1921 году из-за болезни он вернулся из армии. Учился в ВЛХИ (но не окончил), одновременно преподавая там английский язык. В 1924 году закончил Высшие педагогические курсы иностранных языков Главпрофобра и литературно-лингвистическое отделение педагогического факультета 2-го МГУ.
После университета Кашкин поступил в аспирантуру при Государственной академии художественных наук, где с
