Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

В ее предках числился Петтер Дасс, поэтому Унсет хотела осмотреть его церковь. После пребывания в Альстадхауге и Люнгене она отправилась в Харстад, намереваясь затем посетить и средневековую церковь в Тронденесе. Когда она добралась до Трумсё, июль уже был в самом разгаре. Унсет остановилась в недорогой гостинице, и вскоре продавец лавочки по соседству увидел из окна неторопливо шедшую по улице даму в длинном темном плаще. Зайдя в магазин, она поинтересовалась:

— У вас есть крестьянское масло и настоящий козий сыр?

Получив желаемое, полбатона хлеба и пару других мелочей, она попросила доставить товары в гостиницу. Не подскажет ли он, где находится церковь Тронденеса? Ей хочется осмотреть окрестности, сказала величественная незнакомка. Продавец помог ей найти надежного шофера. Местная пресса еще не знала, какая знаменитость посетила их город. Сигрид Унсет любила путешествовать инкогнито. Она часто пользовалась другим именем, когда селилась в гостиницах.

Унсет отправилась навестить своего друга Йосту аф Гейерстама. Он уже два месяца работал над запрестольным образом в местной католической церкви и за это время успел исследовать красоты долины Трумсдал и завести много новых друзей. Теперь он активно делился своими впечатлениями со старой подругой по походам в горы. Вместе они совершали автомобильные прогулки по Трумсдалу. «Я пробыл с Сигрид в Трумсдале почти весь день. Мы и прогулялись, и поговорили. Сигрид была свежа и мила, как в прежние дни», — написал Йоста домой своей Астри[554].

Когда Унсет вернулась в Бьеркебек, в ее голове роилось множество творческих планов. Муфта из фламинго стала ярким украшением ветвистого генеалогического древа ее рода. Еще со времен поездки в Данию десять лет назад, когда писательница многое выяснила о происхождении семьи, ее не оставляла мысль сделать историю своего рода основой нового романа. Чем больше она собирала сведений, тем более интересными представлялись ей ее предки, особенно поколение, жившее в XVIII веке. Раньше Сигрид никогда не разделяла восхищения матери XVIII веком, теперь же она поняла, что ей есть о чем побеседовать с Шарлоттой. У матери также была фантастическая память на все истории о родственниках, которые передавались устно из поколения в поколение. Кое-что из того, что Сигрид Унсет слышала в детстве от тети Сигне, предстало в новом свете. Писательница обратилась к своему детству. Рабочим названием книги стало «Одиннадцать лет».

Поглощенная своим «возвращением в прошлое», Сигрид Унсет уединялась в каминной и «светелке». Царивший в Бьеркебеке распорядок был таков: ее нельзя было беспокоить до трех дня и также когда она была занята работой в послеобеденное время. Но когда приходили гости, хозяйка могла прерваться. И все же этой осенью она отказалась принять многих, несмотря на то что Хансу, наверное, нужна была компания во время осенних каникул. Ни племянников, ни приемных детей она пригласить не могла. Ее раздражали Гунхильд и Эбба, которым казалось странным, что они не могут приезжать в свой второй дом, когда им заблагорассудится: «Люди просто не понимают, что теперь я так стара, что не могу, как раньше, открыть двери своего дома для всех и к тому же всячески помогать материально», — жаловалась она сестре Сигне[555]. Ей необходимо написать книгу, которая будет продаваться, тем более что доходы из других стран тоже сократились: «Для меня становится все сложнее и сложнее получать деньги из-за границы, а число тех, кто ждет от меня поддержки, не уменьшается»[556]. Ее американский издатель Альфред Кнопф хотел, чтобы она написала предисловие к однотомному изданию «Улава, сына Аудуна», но она решительно отказалась: ей вряд ли удастся сказать что-то стоящее о старой книге:

— Они становятся крайне далеки от меня, как только я заканчиваю их и берусь за что-то новое.

Сейчас у писательницы дел хватает — она работает над книгой «Одиннадцать лет», рассказывала она. Это что-то вроде автобиографии, «от написания которой она получает колоссальное удовольствие»[557]. Когда наступили осенние каникулы, Ханс и соседский мальчик Уле Хенрик Му, к счастью, увлеклись сбором грибов и держались подальше от дома сутки напролет, писала довольная Унсет своей сестре. Хозяйка дала Матее все полномочия, чтобы та держала Ханса подальше от гостиной, от библиотеки и в особенности от ее пишущей машинки.

Свое альтер эго Унсет назвала Ингвильд, в честь отца Ингвальда. Все другие персонажи книги получили фиктивные имена, но описания Кристиании и Калуннборга были вполне реальны. К концу осени книга «Одиннадцать лет» вышла, и читатели восприняли ее как подлинно автобиографическую. И, возможно, это был умнейший ход, который замкнутая и не общающаяся с журналистами Унсет только могла сделать: апеллировать к человеческому любопытству, ведь личная жизнь Сигрид Унсет интересовала всех. Она пригласила читателей к себе домой, пригласила понаблюдать за своей семьей и взрослением! Люди увидели совсем другую Сигрид Унсет — суровая спорщица, к которой все привыкли, лишь исподволь, да и то с юмором, позволяла себе садиться на своего любимого конька.

— Ну-ну, я надеюсь, что людям будет интересно почитать об этой девчонке, чтобы мы могли привести финансы в Бьеркебеке в порядок, — сказала она домработнице Сигрид Бё, когда распечатывала коробку с книгами из издательства[558].

Реакция прессы, вероятно, разочаровала королеву слова. Внимание журналистов привлекли всяческие мелочи: «Сигрид Унсет не очень хорошо шила и вышивала», «нашей всемирно известной писательнице с трудом давалась азбука»[559]. Однако читатели были зачарованы совершенно другой динамикой повествования, нежели в ранних книгах Унсет. Она сумела вдохнуть жизнь в старые улочки Кристиании, такими явственными стали запахи, звуки и цвета в тесных двориках и разные времена года, сменявшиеся в лесах, окружавших город. Она воссоздавала картины своего детства, словно подтверждая слова, выбранные девизом: «Нет ничего в разуме, чего не было бы раньше в чувствах».

Она помнила почти все. Но было ли все это правдой?

Как обычно, самой горячей дискуссия была дома у сестры Сигне. Мать была оскорблена, но не сказала ни слова. Сигне считала, что автор позволила себе много вольностей и была слишком строга с матерью, выведя ее в образе Анины. Что имела в виду Сигрид, изображая себя жертвой, этаким «котенком во время грозы», страдающим от ужасного темперамента матери? Сигрид протестовала: образ матери позитивный, она же написала, что Ингвильд любила свою мать, и сильнее всего — когда буря стихала. И разве она не изобразила либерализм матери как благо? Наверное, нет, считала Сигне, особенно если принять во внимание ее критику школы Рагны Нильсен. И почему фру Вильстер (в действительности их соседка Винтер-Йельм) стала антиподом ее собственной матери? Именно фру Вильстер, а не Анина изображена как образец хорошей матери, считала Сигне. Она утверждала, что это было несправедливо, потому что ситуации в семьях были различными. Дискуссия между двумя сестрами бурлила, а мать отказывалась выходить из комнаты[560]. Интересно и то, с какой симпатией Сигрид Унсет описывала героиню немецкого происхождения. Кроме членов семьи, никто не обвинял автора «Одиннадцати лет» в недостоверной передаче фактов, характерной для многих мемуаров. Книгу приняли очень положительно и с нетерпением ждали следующего тома, потому что ключ к творчеству Сигрид Унсет, казалось, лежал в следующих десяти годах ее жизни.