Рубикон - Наталья Султан-Гирей

Консул так заработался, читая и перечитывая наброски Цезаря, проверяя расчетами их жизненность и хотя бы примерную стоимость, что не заметил, как рассвело и во дворце триумвира началась жизнь. Он очнулся, лишь когда Октавиан, тихонько войдя в комнату, обнял его за плечи:

— Почему ты не позвал меня помочь тебе разобраться в этом старье?

— Не хотел будить. — Агриппа ласково улыбнулся. — Бессонные ночи не для тебя, мой божественный император. Будешь потом весь день хныкать.

— А все-таки... — Октавиан притворился обиженным.

— Мы с тобой давно уже все поделили пополам. — Агриппа поправил стопку табличек. —  Тебе — триумфы, мне — битвы, тебе — слава, мне — власть. А власть — это труд, неустанный, неусыпный... но я не в обиде. Ночью я хотел разбудить тебя и прочесть то, что меня поразило. Подошел, посмотрел, как ты сладко посапываешь, и пожалел...

— Ты слишком уж жалеешь меня...

— А больше мне некого жалеть. — Агриппа нахмурился. — Только у меня и хорошего в жизни, что ты, Октавия да ваши ребятишки. Я смотрю на Юлиолу, и мне кажется, что она и моя... да и весь ваш выводок...

— Ты несчастен с Лелией?

— Я был бы несчастен с ней, если б любил ее, — медленно проговорил Агриппа. — А так... — Он задумался. — Просто не очень счастлив. Семьи у меня по-прежнему нет, а мне нужен сын. Мой сын, моя пиценская кровь. Я часто думаю, лучше я б женился на простой деревенской девушке. Знаешь, вероятно, греки правы, утверждая, что Афина — вечно дева. Кто же польстится на колючий пергамент, будь на нем хоть вся мудрость Соломонова написана?

VII

Меценат давал торжественный ужин. Перед трапезой слух гостей, собравшихся в большом светлом зале, украшенном фресками и искусными мозаиками, услаждали лучшие поэты Рима.

Их слушали с деланным вниманием. Люди собрались под покровом Друга Муз, чтоб встретиться с нужным человеком или же напомнить великодушному хозяину о своем ходатайстве. Никому из этих погрязших в долгах сенаторов, разбогатевших на проскрипциях всадников и земляков Мецената, приехавших в Рим со своими хлопотами, не было дела до нежных вздохов влюбленных пастушков. Один лишь Квинт Фабий ловил жадно каждое слово Горация, а после чтения увлек поэта в укромный уголок и стал читать ему свои стихи.

Остальные же гости, разбившись на небольшие кучки, оживленно беседовали. Император с сестрой также почтили дом Друга Муз своим присутствием. На вопрос о здоровье матроны Ливии Октавиан мило улыбнулся:

— Моя супруга такая ревностная мать! Она ни за что не оставит хоть на миг своих малюток. Как и подобает истой квиритке, сидит дома и прядет шерсть. — Он прошел к колоннам и опустился на биселлу рядом со своим другом.

Агриппа рассеянно кивнул триумвиру. Он не спускал глаз с Лелии. Одетая со вкусом, прекрасно причесанная, супруга консула беседовала с молодым эллином.

— Краснобай из Афин, — буркнул Агриппа, — рассуждают о первопричинах бытия.

— Я давно ее не видел. — Октавиан повертел в пальцах сорванный листок. — Ты уверял, что она далеко не красавица. Я этого не нахожу.

— А мне все равно. — Агриппа сплюнул на мозаичный пол и растер плевок ногой. — Родить не может, так на что мне ее красота?

Меценат тревожно поглядел на них. От этого дикаря можно ожидать всего. Он знал манеру Агриппы ковырять ногтем фрески или, еще хуже, оставлять жирные следы пальцев на драгоценнейших манускриптах и был уверен, что так бесцеремонно пицен ведет себя лишь у него в доме, точно желая подчеркнуть свою нелюбовь к хозяину этих сокровищ. Друг Муз направился к Непобедимому.

— Молодой Фабий рассказывал мне, что Сенат хочет предложить тебе на твой выбор или проконсульскую власть над обоими Галлиями, как Дивному Юлию, или облечь тебя полномочиями проконсула Морей, как Помпея Великого после его побед на Востоке.

— А я не хочу! Я не Юлий Цезарь и не Помпей Великий. — Агриппа заложил ногу за ногу и уселся поудобней. — Я останусь в Риме.

— В качестве кого же? Не согласишься же ты быть претором после консулата?

— Вчера я узнал, что свободна должность городского эдила. — Агриппа хмыкнул. — Я человек незнатный, меня вполне устроит. Думаю, Сенат мне не откажет...

Меценат от изумления онемел. Эдилами, по обыкновению, назначались юнцы, лишь начинающие свое восхождение по сложному пути римских магистратур.

— Ты серьезно? — наконец выдавил Друг Муз.

— А почему нет? — Агриппа обнял за плечи своего дружка.

— Не хочу с ним на пять лет расставаться...

Октавиан улыбнулся и только собрался ответить витиеватой фразой об Ахилле и Патрокле или Оресте и Пиладе, но Агриппа так резко поднялся, что биселла чуть не опрокинулась. На опустевшее сиденье вовремя опустился Меценат и с прежней тревогой поглядел вслед этому несносному дикарю.

Агриппа подошел к своей жене и ее собеседнику:

— Прости, просвещенный эллин, темного италийского крестьянина, но не можешь ли ты объяснить, в чем польза твоей науки? Для чего мне нужно знать первопричину бытия? Например, я твердо знаю, что первопричина моего бытия — супружеская любовь моих родителей, и хлеб родится из семян, посеянных пахарем. Земледельцу нужно изучать науку о земле, о том, что и когда надо сеять и на какой почве лучше сеять. Врач постигает тайную жизнь наших тел, чтоб облегчить страдания больного. Мореплаватель должен знать ход небесных светил, свойство волны в любое время года, угадывать, когда надо ждать бурю, как крепить паруса, как вести корабль. Полководец обязан разбираться в стратегии, юрист изучает законы, чтоб защитить невинного и справедливо покарать преступника. Я не люблю стихов, но понимаю — они нужны людям, чтоб укрощать скотские страсти и сделать любовь юноши и девы прекрасной, чтоб, говоря об ушедших героях, вселять в сердца людей любовь к родной земле. Но для чего твоя наука? Прости меня, утонченный мудрец, но я не понимаю, как можно всю жизнь есть хлеб, посеянный другими, носить одежду, сотканную другими, и ничего не давать людям взамен, кроме заумной бессмыслицы? Зачем вам были нужны и Платон, и Сократ, и Левкипп, и другие мудрецы, если безграмотные солдаты хромого Македонца превратили вас в рабов?

— Сила еще не доказательство истины, — смущенно возразил грек.

— Сила, если она справедливо направлена, — высшая истина! — отрезал Агриппа и, обращаясь к жене, мягко проговорил:

— Ты устала, дорогая, я прикажу подать твои носилки, а сам еще побуду здесь немного.

Лелия наклонила голову. В ее глазах мелькнул ужас. Она знала, что ее ждет в эту ночь. Нет, бить свою супругу консуляр Марк Агриппа не станет, но найдет слова, ранящие гораздо больней ударов плети.

Гости Друга Муз разошлись уже под утро. Матроны покинули пир, как только беседа начала становиться слишком вольной, а сменившие их в пиршественном зале прекрасные рабыни, венчая сотрапезников гирляндами цветов, радостно дарили им свою благосклонность.

— Уйдем! — Агриппа потянул друга за одежду. — Не люблю безобразий, даже красиво обставленных.

Они вышли в теплую весеннюю ночь. Было полнолуние, и каждая черточка тени отчетливо ложилась на мрамор плит.

— Вот я и консуляр в двадцать семь лет, — Агриппа откинул капюшон плаща, — а теперь стану эдилом, как и полагается в мои годы.

— Ты из-за меня отказался от проконсульства? — тихо спросил Октавиан, беря его за руку.

— Из-за себя! Ну, конечно, в некотором роде из-за тебя тоже. — Агриппа невесело усмехнулся. — Я на два года оставил тебя одного, а ты уже влез в петлю, еле тебя вытащил. А за пять лет натворишь такое, что уж и не помочь! А потом, помнишь, я рассматривал заметки твоего отца? Письма близких к Цезарю и черновики его писем я не смею читать. Это тайны вашей семьи. Военные заметки, по правде сказать, меня не очень интересуют. За тридцать лет тактика боя сильно изменилась, а к тому же каждая битва требует от полководца своего, неповторимого решения. Ты меня понимаешь? Ведь правда?

— Не совсем понимаю, но вполне согласен.

— Ну, раз согласен, значит, понял. — Агриппа добродушно рассмеялся. — Вот и всегда так нужно! О чем это я говорил? Так вот, самое интересное — это замыслы и пожелания Цезаря о том, как превратить Рим в столицу, достойную твоей огромной империи. Этим я и займусь. У городского эдила свободного времени достаточно. Надо только с пользой его употреблять.

VIII

С тем же рвением, как и в битвах, друг императора, мрачный и хмурый, наблюдал, чтобы каменщики чинили мостовые, рабы очищали стоки городских нечистот, а ремесленники занимались своими делами. Потом Марк Агриппа призвал к себе знаменитого зодчего Витрувия.

Витрувий, уже немолодой, с темными волнистыми волосами, обильно пересыпанными сединой, почтительно остановился на пороге.