Кутузов - Олег Михайлов

Кутузов на превосходном немецком языке выразил удивление, что такие достойные люди удаляются от армии в час, когда в них должна быть особенная нужда. Затем, уже по-русски, он сказал Беннигсену:

– Леонтий Леонтьевич! Именем государя прошу вас ехать со мной...

Беннигсен пересел в его карету; Фуль последовал в Петербург.

Барон Леонтий Леонтьевич был мрачнее тучи. Только свою персону считал он достойной звания главнокомандующего, так как верил в свои лавры победителя над Бонапартом при Прейсиш-Эйлау, и жестоко, немилосердно завидовал Кутузову. Михаил Илларионович вез с собой в карете своего злобного врага.

Всю дорогу Михаил Илларионович держал на коленях топографическую карту и занимался рассматриванием местоположений. Изредка он отрывался от карты и, размашисто крестясь пухлой рукой, говорил, как бы не замечая молча сидевшего рядом Беннигсена:

– Господи! Донеси меня здорового до места моего назначения! Сохрани русскую армию в целости до того времени! Я об одном тебя молю: благоволи мне застать еще Смоленск в руках наших! И врагу России не бывать в первопрестольном граде ее!..

Из Вышнего Волочка Кутузов хотел было ехать на Вязьму. Однако земский исправник сообщил ему, что недалеко от нее замечены неприятельские разъезды. Беннигсен советовал отправиться прямо на Москву. Но Кутузов приказал исправнику отыскать где бы то ни стало самых лучших лошадей и везти себя сколь можно поспешнее к стороне Смоленска проселочными дорогами.

Едва он покинул Торжок, как встретил курьера из армии. Имея разрешение распечатывать привозимые оттуда бумаги, он узнал о занятии французами Смоленска. Весть эту Кутузов воспринял с большой горестью, которой не скрывал перед своими адъютантами.

– Ключ к Москве пал! – воскликнул он. – Боже мой! Ты оставляешь меня под конец дней моих! Ах! Первую ошибку сделал я за всю свою жизнь. Но себе ее не прощу, и она будет последней...

Несколько успокоившись, он продолжал:

– Непременно надобно мне было ехать прямо на Москву. Но я дорожил Смоленском, дорожил временем. Ну, так и быть, продолжу путь к Гжатску...

Там Михаил Илларионович встретил первый полк отступающей русской армии. Он тотчас приказал остановить карету и, выйдя из нее, постарался показать вид чрезвычайного удивления.

– Как! – воскликнул он, обращаясь к солдатам. – Кто бы мог меня уверить в том, что какой-либо враг мог сражаться на штыках с такими молодцами, как вы, братцы! – и пожаловал нижним чинам полтораста рублей.

Затем полки стали попадаться чаще; Кутузов внимательно вглядывался в мужественные лица под киверами. Заметив, что обоз какого-то генерала мешает идти полкам, он немедля велел очистить дорогу и громко, чтобы слышали в колонне, строго сказал:

– Солдату в походе каждый шаг дорог! Скорее придет – больше отдыха будет!..

Весть о назначении Кутузова главнокомандующим уже неслась впереди его кареты – перед Царевым Займищем жители выпрягли лошадей и с криками «ура» повлекли по дороге экипаж. В самом Царевом Займище войска поспешно начали готовиться к торжественной встрече. Михаил Илларионович застал полки в чрезвычайном волнении: солдаты суетились, чистились, тянулись и строились. Он, однако, останавливал их и ласково говорил:

– Не надо ничего этого. Я приехал только посмотреть, здоровы ли вы, дети мои. Солдату в походе не о щегольстве надо думать. Ему надобно отдыхать после трудов и готовиться к победе!..

– Вот то-то приехал, наш батюшка! – рядили в колоннах усачи, сражавшиеся под начальством Кутузова в Австрии и в Молдавии. – Он все наши нужды знает. Как не подраться под началом его!..

– Ишь ты! – удивлялись новобранцы. – Глаз один – а все видит!..

Барклай-де-Толли, не показывая обиды, отдал положенный рапорт. Он тяжко переживал, что его не понимают ни при дворе, ни – особенно – в армии, страшился, что отмена его тактики отступления даст Бонапарту решающий козырь и приведет к потере боеспособности армии в неравной битве...

Кутузов обнял его и похвалил вид и дух войск.

– Высочайшим повелением, – громко произнес он, – вручено мне предводительство первой, второй, третьей и Западной, бывшей Молдавской, армиями. Власть каждого из господ главнокомандующих остается при них на основании учреждения больших действующих армий... – И еще более возвысив голос: – Каждому приказываю исполнять свой долг!..

А по рядам мушкетеров, егерей, гвардейцев накатывалось уже могучее троекратное «ура». Это восклицание повторил весь расположенный невдалеке военный лагерь. Даже солдаты, шедшие с котлами за водой, узнав о прибытии Кутузова, побежали к реке с криком «ура», воображая, что уже гонят неприятеля. Тотчас явилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов». Солдаты видели в нем не вновь прибывшего командира, но полного распорядителя, давнего начальника их и свой талисман; почти не было полка и генерала, который не служил бы под его командой.

Армия и после долгой ретирады производила отличное впечатление. Особенной молодцеватостью и безукоризненной выправкой отличалась гвардия.

Грозно и неподвижно стояла тяжелая гвардейская пехота. Блестели на солнце медные, надраенные мелом орлы у рядовых на киверах с обшивкой из черной глянцевитой кожи, с черными волосяными султанами пирамидальной формы. Все было опрятно: четвероугольные ранцы, лосиные выбеленные ремни со скатанными по случаю тепла шинелями через плечо, походные серые рейтузы с медными пуговками и кожаной обшивкой. Выделялись красные воротники преображенцев, светло-синие – семеновцев, темно-зеленые – измайловцев и красные султаны ротных барабанщиков и флейтщиков. За шестью полками тяжелой пехоты стояла легкая – гвардейские егеря в киверах без султанов, в темно-зеленых мундирах, сверкая стальной щетиной трехгранных штыков.

Еще далее располагалась гвардейская кавалерия: бело-голубые кирасиры, красные офицерские мундиры кавалергардов и белые однобортные колеты рядовых, гвардейские драгуны в касках с густым черным волосяным плюмажем, гвардейские гусары в красных доломанах и синих чачкирах, или панталонах. А за ними колыхались бело-красные флюгера на пиках улан...

В то время когда главнокомандующий осматривал местоположение войск, в воздухе вдруг появился огромный орел и начал парить над его головой.

Мужайся, бодрствуй, князь Кутузов!Коль над тобой был зрим орел, —Ты верно победишь французовИ, Россов защитя предел,Спасешь от уз и всю вселенну.Толь славной участь озареннуДавно судил тебе сам рок:Смерть сквозь главу твою промчалась,Но жизнь твоя цела осталась.На подвиг сей тебя блюл Бог!..

Кутузов снял свою белую бескозырку, и по рядам армии вновь загремело единодушное «ура».

– Ура! – кричали герои Аустерлица – кавалергарды.

– Ура! – вторили им преображенцы.

– Ура! – надсаживался некогда русый, а теперь сивый унтер-офицер Ярославского пехотного полка Семенов, которого уже не называли Чижиком, а почтительно величали «дяденька Сергей Прокопьич».

Оглядывая здоровым глазом усатые, курносые, загорелые лица солдат, Михаил Илларионович обратился к генералам, которые почтительно следовали за ним, и в наступившей тишине молвил:

– Ну как можно отступать с такими молодцами!..

Первым повелением главнокомандующего была отмена приказа Барклая штабным офицерам искать в Гжатске удобное место для оборонительных рубежей.

– Не нужно нам позади армии никаких позиций, – прибавил он. – Мы и без того слишком далеко отступили...

Однако на другой день, в дороге, Кутузов продиктовал письмо дочери Анне Михайловне Хитрово, находившейся с детьми в своем тарусском имении в Калужской губернии:

«Друг мой, Аннушка и с детьми, здравствуй!

Это пишет Кудашев, так как у меня болят глаза и я хочу их поберечь...

Я твердо верю, что с помощью Бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание около Тарусы мне не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все, сказанное мною, было сохранено в глубочайшей тайне, ибо, если это получит огласку, вы мне сильно навредите...

Я чувствую себя довольно сносно и полон надежды. Не удивляйтесь, что я немного отступил без боя – это для того, чтобы укрепиться как можно больше...»

Не довольствуясь этим, через три дня он велел князю Кудашеву составить еще одно письмо, требуя, чтобы Аннушка безотлагательно выехала в Нижний Новгород:

«Папенька просит меня передать вам, что было бы неплохо, если бы вы поторопились с отъездом в ваше имение под Нижним Новгородом. Муж ваш имеет разрешение, и губернатор Калуги получил об этом приказ от папеньки. Надеюсь, что вам там будет покойно, и это такое надежное место, что я, быть может, решусь отослать туда и мою бедную Катеньку...