Адвокат. Судья. Вор (сборник) - Андрей Константинов

Что можно противопоставить грубой силе? Другую силу. А если ее нет? Тогда – ум, хитрость, терпение и убежденность в своей правоте. Не так важно, как тебя ударили, – важно, как ты встал и ответил…

И старик сделал вид, что схавал за чистое наглую Мишину туфту, а сам вскоре распустил слухи о том, что заболел, отошел от дел и собрался помирать, тем более что костлявая и впрямь подошла к нему вплотную. В марте светило питерской онкологии профессор Ураков поставил вору беспощадный диагноз – неоперабельный рак легких. Это был приговор, по которому жить старику оставалось от года до пятнадцати месяцев… Вор выслушал это известие спокойно, не дрогнул и не сломался, лишь подробно проконсультировался, что нужно делать, чтобы притормозить хоть ненадолго развитие болезни и избавить себя от лишних мучений… Так что в его немощь и отход все поверили, с трогательным ханжеским участием даже отслюнявили деньжат из общака на лекарства – словно подачку бросили. И Монахов приезжал, сюсюкал, препараты швейцарские привозил, два часа рассказывал, какие они дорогие и дефицитные, так что старик едва сдержался, чтобы не присоветовать Мише самому эти инъекции себе в жопу ширнуть…

А когда еще через несколько недель все окончательно о нем забыли, перестали навещать и вроде как похоронили заживо – вот тогда и начал вор разрабатывать план обноса[67] Мишиной хаты на Каменноостровском проспекте. Монахов оборудовал свою квартиру дверьми, решетками и сигнализациями новейших систем и считал, гаденыш, что поставить ее невозможно… От больших денег и долгой безнаказанности человек глупеет, забыл Миша свою же собственную любимую присказку на зоне о том, что на каждую хитрую жопу всегда найдется член с винтом…

Хату Монахова старик разрабатывал несколько месяцев – чертил схемы по памяти, вышел осторожно (через двойные-тройные прокладки[68]) на тех, кто ставил Мише бронированную дверь, решетки и сигнализацию, выписал из Москвы (опять же не сам, а через посредников) три бригады частных детективов и установил посменное наблюдение за домом на Каменноостровском…

Труднее всего было подобрать непосредственных подельников, но в июле девяносто второго откинулся с зоны Жора Пианист, получивший в свое время погоняло[69] за длинные музыкальные пальцы, легко ладившие с замками и запорами любых систем. Путевку в жизнь Жоре когда-то дал вор, и Пианист не забыл старика: объявившись в Питере, пошел перво-наперво не к кому-нибудь, а к своему учителю… Они проговорили тогда всю ночь напролет, и Жора вошел в концессию – нигде не светясь, он снял комнату неподалеку от квартиры старика и приходил к нему для консультаций лишь по ночам…

Третьего, того, кто должен был стоять на стреме и в случае необходимости прикрыть отход Жоры и старика из квартиры, вор вызвонил из Казани. Татарина звали Равилем Шамсутдиновым, и он работал не за долю, а по гонорару – казанцу было все равно, какая добыча взята на хате, он получал зеленые независимо от результата. Равиль сидел только раз в своей жизни, но по сто второй, мокрой, статье; он был человеком молчаливым и хладнокровным, по-настоящему верующим, а потому непьющим и не употребляющим наркотики…

Татарин лишних вопросов не задавал и даже не знал, кому принадлежит квартира, в которую вошли старик с Пианистом…

…Вор отвел взгляд от портрета Монахова, обошел письменный стол и выдвинул незапертый ящик – в нем лежали какие-то удостоверения и бланки. Старик достал один и поднес к глазам – красивое тиснение на мелованной бумаге свидетельствовало о том, что бланк принадлежал депутату Петросовета, входившему в комиссию по законности. Старик улыбнулся. Он слышал, что Миша стал помощником депутата, но, честно говоря, не до конца верил в эту байку – как-никак сидел-то Монахов не за диссидентство, а по чистой уголовке. Но, видать, и впрямь все встало с ног на уши в пошедшей вразнос России…

Вор раздраженно швырнул бланк в ящик стола и потер левой рукой грудь под плащом. Он несколько раз с усилием сглотнул, пытаясь подавить накатывавшийся приступ кашля, но не выдержал и рванулся в туалет – его душила мокрота, старику казалось, что вместе с ней он выхаркивает куски своих легких… После приступа ему стало легче. Выйдя из туалета, вор даже пошутил, подмигнув Жоре и кивнув на массивные бронзовые ручки туалетной двери:

– Не иначе как из мариинского сортира взял… Помощник депутатский!

Пианист улыбнулся, но при этом выразительно глянул на часы. Вор кивнул, и они пошли по комнатам наполнять баулы. Старик лишь указывал, что брать, а Жора аккуратно укладывал все в сумки – картины, иконы, кубки, часы, шкатулки… Много было в квартире у Миши приятных вещиц. Приятных и очень дорогих.

Единственное, чего не хватало Мише, – это чувства меры, стиля и вкуса. Русские иконы на стенах соседствовали с японской вышивкой на шелке, Снайдерс – с Репиным, а старинное оружие – с абстракционистами…

На наполнение сумок ушло полтора часа. За это время Жора успел еще и обнаружить в квартире два тайника: один с рыжьём[70], другой с камушками. Пианист уже переминался с ноги на ногу и поглядывал на входную дверь, а вор все не торопился уходить, словно держало что-то в этой квартире… Старик вернулся в кабинет Монахова, скользнул глазами по стенам и поднял взгляд к массивному карнизу из красного дерева. Пожевав нижнюю губу, вор резко скомандовал Жоре:

– А ну-ка… принеси стремянку из прихожей!

Вскарабкавшись на лестницу, старик долго осматривал карниз, подсвечивая себе фонариком, потом удовлетворенно кивнул и спустился вниз.

– Давай, Жора, там что-то есть!

С этим тайником Пианист провозился минут десять, а потом в карнизе что-то щелкнуло, открылась боковая крышка, и Жора осторожно вытащил наружу большой чертежный тубус. Вор взял футляр у него из рук, открыл замок и вынул старый свернутый холст. Бережно развернув картину, старик быстро оглядел ее и почувствовал, как его бросило в жар. Вор глянул на подпись, неверяще затряс головой и перевел дыхание.

– Что там? – глухо спросил Жора, спускаясь по стремянке.

– Да так, – усмехнулся старик. – Показалось, что… Копия это… Крутая, правда… Видать, Миша по второму кругу пошел – с «левой» ювелирки на живопись переключился…

– А вдруг – подлинник? – спросил Пианист, складывая лестницу и вынося ее в прихожую.

Вор улыбнулся, свернул холст и убрал его обратно в тубус.

– Подлинник, Жора, в Эрмитаже. И не в запасниках, а на постоянной экспозиции, так что…

В этот момент в кармане его плаща запищал «воки-токи». Старик вынул устройство, нажал на кнопку приема и поднес коробочку к уху. Спокойный голос Равиля сообщил:

– У меня здесь такси какое-то «левое» крутится…

– Понял, – ответил вор. – У нас все, мы уходим. Через пять минут подтвердим.

В прихожей старик тщательно протер замшевой тряпочкой все поверхности, к которым они с Жорой прикасались до того, как надели перчатки, и открыл засов двери. Пианист подхватил баулы, вор взял тубус, и они вышли на лестничную площадку.

На лифте они поднялись на последний, седьмой, этаж, вышли и поднялись еще на один пролет к металлической лесенке, которая вела на чердак. Жора кошкой взлетел к чердачному люку и, в несколько секунд открыв висячий амбарный замок, откинул крышку. Старик подал Пианисту сначала одну сумку, затем другую (Жора, стоя на лестнице, быстро переправил добычу на чердак), потом сам встал на ступеньки, отдал напарнику, протянувшему уже из люка руку, тубус и полез наверх. Их ухода на чердак никто не видел – ни одна дверь в подъезде не открывалась, и с улицы никто не заходил. На чердаке они скинули с себя плащи, сняли с обуви галоши и упаковали весь этот пенсионерский прикид в легкую нейлоновую сумку. После этого вор достал «воки-токи» и сказал в переговорное устройство только два слова:

– Мы выходим.

– Понял, – так же кратко откликнулся Равиль, по-прежнему качавший во дворе детскую колясочку.

Через пять минут из подъезда, расположенного правее подъезда Монахова, вышли мужчина средних лет с двумя сумками и благообразный осанистый седой старик с черным тубусом в руках – ни дать ни взять профессор из технического вуза.

– Вас подвезти? – вежливо спросил старика мужчина с сумками. Со стороны казалось, что один предлагает другому обычную соседскую услугу. Профессор важно кивнул, парочка вышла из подворотни и погрузилась в замызганный «Москвич-412».

Как только таратайка уехала, встал с лавочки во дворе и «старичок» с колясочкой. «Пенсионер», очень натурально шаркая подошвами разношенных туфель, выкатил коляску на Каменноостровский, прошел квартал и свернул в подворотню. Войдя в первый попавшийся подъезд, «старичок» закатил коляску под лестницу, снял с себя плащ и шляпу и сложил их в вынутый из кармана пластиковый пакет. Потом Равиль достал из-под одеяла в коляске пистолет Стечкина, сунул его сзади за ремень брюк и поднялся на второй этаж. Там он снова вынул пистолет, обтер его носовым платком, в него же завернул ствол и затолкал за батарею парового отопления. Уходить с оружием было опасно: дурацкая случайность, проверка документов милицейским патрулем могла стоить очень дорого, гораздо дороже цены «стечкина». Впрочем, Равиль был человеком хозяйственным и подумал о том, что через день можно будет послать за стволом какого-нибудь ханыгу: пьяница согласится хоть автомат волочь через весь город за пару пузырей дешевой водки из ларька…