Россия и Европа-т.3 - Александр Янов

Таким образом, то, чем больна Россия, было для декабристов очевидно: самодержавием, крестьянским рабством, средневековой темнотой народа и имперской унитарностью. Методы лечения выте­кали из диагноза сами собою. Оба законченных конституционных проекта декабристов, Никиты Муравьева и Сергея Трубецкого (кон­курирующая с ними «Русская правда» Павла Пестеля осталась неза­вершенной, из десяти ее глав дописаны были, как известно, лишь две) дают нам о них совершенно ясное представление.

Прежде всего надлежало уничтожить оба главных препятствия воссоединению России: самодержавие и крепостное рабство. «Опыт всех народов и всех времен доказал, - писал Трубецкой, - что власть самодержавия равно губительна и для правителей и для народов... Нельзя допустить основанием правительства произвол одного чело­века... Ставя себя выше закона, государи забыли, что они в таком случае [оказываются] вне закона, вне человечества»99. Русский исто­рик комментирует: «В силу равенства перед законом и по соображе-

Соловьев B.C. Т. 1. С. 395-396.

Цит. по: Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. М., 1973. С. 76.

Глинский S.S. Борьба за конституцию. 1612-1861 гг. Спб., 1908. С. 188.

ниям христианской морали автор конституции [речь идет о проекте Муравьева] совершенно упраздняет крепостное право; все люди равны между собою и братья перед Богом, ибо рождены по воле Его для блага, и все перед Ним слабы»100.

Остальное, полагали декабристы, довершит просвещение. Разумеется, для этого печать должна быть свободна, суд независим и личность неприкосновенна. («Никто не может быть взят под стражу без того, чтобы в 24 часа ему были объявлены причины его задержа­ния».) Правосудие должно отправляться только судом присяжных. Свобода создания ассоциаций и союзов, того, что впоследствии стало называться гражданским обществом, должна стать полной. Граждане равны перед законом.Нет нужды пересказывать здесь содержание этих конституцион­ных проектов, они широко известны. Достаточно заметить, что они поразительно напоминают конституцию Соединенных Штатов (толь­ко вместо института президенства предлагалась конституционная монархия и рабство было запрещено законом). В принципе совпада­ло практически все, начиная от религиозной терпимости («все вероисповедания свободны») и до принципа федеративного устрой­ства страны (вместо унитарной империи). «Федеральное или союзное правление, - писал Сергей Трубецкой, - одно соглашает величие народа и свободу граждан»101. Проект Муравьева предпола­гал административное разделение федеральной России на 14 держав и две области, каждую со своим двухпалатным парламен­том и «начальником державы». (В руках федеральной власти остава­лись внешние сношения и надзор за общим ходом судопроизводства и соблюдением конституции.)

Важнее всего для нас здесь, однако, что в декабристском вари­анте русской истории (даже в стоявшей особняком «Русской правде» Пестеля с ее пристрастием к республике и унитаризму, резко отли­чающим ее от проектов Муравьева и Трубецкого) пропасть между патрицианской Россией и плебейским «народом» исчезала напрочь. «Не может в России более существовать, - писал Пестель, - позволе-

Там же. С. 170.

Там же. С. 190. (Выделено автором).

ние одному человеку иметь и называть другого своим крепостным рабом. Рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми»[135].

Соответственно не было больше нужды ни в особой категории «народности», включенной в государственную идеологию, ни в самой такой идеологии, ни в вечных спекулятивных гаданиях по поводу того, что на самом деле думает «народ» о мире, о России и о самом себе. Каждые несколько лет народ свободно высказывал бы то, что он думает, на всеобщих выборах, точно так же, как на выбо­рах волостных, уездных и «державных», не говоря уже о независи­мой от государства прессе и об «ассоциациях и союзах», в которых он должен был составлять большинство.Вместе с пропастью между двумя Россиями исчезала и нужда в противопоставлении России Европе, православия «еретическому» западному христианству, российской «духовности» европейскому «мещанству» и внутри страны - «русского нерусскому». Иначе гово­ря, исчезала нужда во всём, что, начиная от Ивана Аксакова и кон­чая Вадимом Кожиновым, представляет суть славянофильской тра­диции. Не было, одним словом, необходимости в истерическом под­черкивании уникальности России, очевидно проистекающем из комплекса неполноценности. Просто потому, что самого этого ком­плекса не было бы, как нет его сегодня у немцев или у англичан. Без злокачественного и агрессивного национализма откуда было бы взяться сверхдержавной болезни? И тем более фантомному напо­леоновскому комплексу?А что было бы? Просто еще одна европейская великая держава, возможно, и более свободная и политически прогрессивная, нежели ее соседи. Повторилось бы, другими словами, то, что произошло с Россией в конце XV века в ее Европейском столетии, которое так под­робно описано в первой книге трилогии.Разумеется, это не избавило бы страну от обычных в тогдашней Европе откатов, кризисов, политических драм и разочарований. Залогом тому служило хотя бы противоречие между конституционны­ми проектами Муравьева и Трубецкого и «Русской правдой» Пестеля, их упорное подозрение, что он вовсе «не Вашингтон, а Буонапарте», И все-таки согласитесь, это была бы совсем другая русская история. К сожалению, однако, ей не суждено было состояться. Потенциальные отцы-основатели европейской России оказались, в отличие от отцов-основателей европейской Америки, насильственно изъяты из обращения. И началось двухвековое путешествие раско­лотой на непримиримые половины страны в средневековом про­странстве.

Ибо разгром декабризма был вовсе не только несчастьем для нескольких сот великосветских и офицерских семей. Это была ката­строфа для великой страны: она оказалась обезглавленной, прошла, можно сказать, через клиническую смерть. Удивительно ли, что очну­лась она от смертельного сна, на три десятилетия накрывшего ее жандармской шинелью Официальной Народности, с совершенно другими представлениями о патриотизме?

Глава девятая Как губили петровскую Россию

Официальной Народности

Мы уже слышали это от Александра Пыпина, закаленно­го литературоведа, увековечившего свое имя введением в оборот этого самого термина. «Даже сильные умы и таланты сживались с нею, - объяснил он нам, - усваивали ее теорию. Настоящее казалось решением исторической задачи, народность считалась отысканною, а с нею указывался и предел стремлений»103. Владимир Соловьев тоже, как мы помним, указал нам на «внутреннее противоречие между требованиями истинного патриотизма, желающего, чтобы Россия была как можно лучше, и фальшивыми притязаниями нацио­нализма, утверждающего, что она и так всех лучше»104.

Фантасмагория

'103 Пыпин AM. Характеристики литературных мнений отго до 50-х гг. Сп6., 1909. С. 102. 104 Соловьев B.C. Сочинения: в 2 т. Т. 1. С. 444.

Вот это и случилось с Россией, покуда находилась она в состоя­нии клинической смерти, практически лишенная интеллектуальной

элиты. Патриотизм оказался подменен в ней национализмом. Если бы термин этот не был так безнадежно скомпрометирован своей свя­зью с экономикой, можно было бы сказать, что русская интеллиген­ция оказалась «национализированной».

Отождествив «народность» с «патриотизмом», начальство приказа­ло считать пропасть между двумя Россиями несуществующей. И новая поросль интеллектуальной элиты, выросшая под сенью государственно­го патриотизма, оказалась в плену у этой фантасмагории. С оговорка­ми, с поправками, с исключениями, но она с нею согласилась. Здесь был первый и самый глубокий корень духовной трагедии, погубившей петровскую Россию в роковое десятилетие 1908 -1917 годов.

И когда Джеффри Хоскинг много лет спустя недоуменно замеча­ет, что по какой-то причине «ни один член Временного правительства так никогда и не понял, почему крестьяне в солдатских шинелях покидали окопы и отправлялись домой»[136], объяснение этому пора­зительному феномену, не имевшему аналогов ни в одной другой воюющей армии, лежит именно в фантасмагории Официальной Народности. Просто члены Временного правительства, агитировав­шие вместе со всей национально ориентированной интеллигенцией за «войну до победного конца», и крестьяне в солдатских шинелях жили, как и в прежние века, в разных странах, а думали, что живут в одной. Первых обуревал «патриотизм», а вторые шли делить землю. Удивительно ли в самом деле, что Ленин, проживший почти всю сознательную жизнь в эмиграции и совершенно чуждый патриотиче­ской фантасмагории, это понимал, а члены Временного правитель­ства, плоть от плоти национально ориентированной интеллигенции,- нет?