Странствия убийцы - Робин Хобб

Я снова оглядел их. Чейд стоял с застывшим лицом. На лицах других были потрясение, жалость и разочарование, причиной которых был я. Отчаяние и лихорадка трясли меня.

— Простите, — слабо пробормотал я. — Я никогда не был тем, кем вы меня считали. Никогда.

Молчание наполняло комнату. Тихо потрескивал огонь. Я спрятал лицо в подушку и закрыл глаза? А потом произнес то, что был вынужден сказать:

— Но я пойду и найду Верити. И я приведу его к вам. Не потому, что я тот, кем вы меня считали, — добавил я, медленно подняв голову. Я видел надежду, блеснувшую в глазах Чейда. — Просто у меня нет выбора. У меня никогда не было выбора.

— Ты считаешь, что Верити жив? — В голосе Кетриккен чувствовалась надежда. Она налетела на меня, как океанский шторм.

Я кивнул:

— Да, я верю, что он жив. Я ощущаю его присутствие в моем сознании.

Ее лицо было так близко и казалось таким огромным! Я моргнул, но так и не смог сфокусировать взгляд.

— Тогда почему он не вернулся? Он заблудился? Ранен? Или совершенно не думает о тех, кого оставил здесь? — Ее вопросы барабанили по мне, как град мелких камешков, один за другим.

— Я думаю, — начал я, но не смог. Не смог думать, не смог говорить. Я закрыл глаза. Все долго молчали. Ночной Волк заскулил, потом утробно заворчал.

— Может быть, нам лучше уйти ненадолго, — неуверенно рискнула Старлинг. — Фитц не готов сейчас к этому разговору.

— Ты можешь идти, — торжественно сказал ей шут. — Я, к несчастью, все еще живу здесь.

Идем охотиться. Время идти на охоту. Я смотрю туда, откуда мы пришли, но Лишенный Запаха перекрыл этот путь, затянул дырку новым куском оленьей кожи. Дверь. Часть нас знает, что это дверь, и мы подходим к ней, тихонько скулим и толкаем ее носом. Приходит Лишенный Запаха. Он идет легко и осторожно. Он вытягивается, хватает дверь бледной лапой и открывает ее для нас. Я выскальзываю обратно, в холодный ночной мир. Приятно снова поразмять мышцы, и я бегу от боли, душной хижины и тела, которое не работает, в это дикое тело из плоти и шерсти. Ночь глотает нас, и мы охотимся.

Это была другая ночь и другое время, до или после, я не знаю, мои дни неотличимы друг от друга. Кто-то снял теплый компресс с моего лба и заменил его холодным.

— Прости, шут, — сказал я.

— Тридцать два, — промолвил усталый голос. Потом: — Пей, — добавил он мягче. Холодные руки коснулись моего лица. Чашка с какой-то жидкостью у моих губ. Я попытался попить. Чай из ивовой коры. Я с отвращением отвернулся. Шут вытер мне рот и сел на пол рядом с моей кроватью. Он поднес к свету свиток и начал читать. Была глубокая ночь. Я закрыл глаза и попытался снова найти сон. Но мне попадались только вещи, которые я сделал неправильно, и доверие, которое я не оправдал.

— Прости меня, — сказал я.

— Тридцать три, — не поднимая глаз отозвался шут.

— Что тридцать три?

Он удивленно посмотрел на меня:

— О, ты действительно проснулся и даже разговариваешь!

— Конечно. Что тридцать три?

— Тридцать три «прости». К разным людям, но большая часть ко мне. Семнадцать раз ты звал Баррича. Боюсь, я потерял счет твоим призывам к Молли. И наконец, шестьдесят два раза «Я иду, Верити!».

— Я, наверное, довел тебя до безумия. Прости.

— Тридцать четыре. Нет. Ты просто бредил, немного монотонно. Это лихорадка, я полагаю.

Шут вернулся к чтению.

— Я так устал лежать на животе, — пожаловался я.

— У тебя всегда остается спина, — посоветовал шут и увидел, как я содрогнулся. Потом: — Хочешь, чтобы я помог тебе лечь на бок?

— Нет. Будет только больнее.

— Скажи, если передумаешь. — Он снова перевел взгляд на свой свиток.

— Чейд не приходил повидать меня еще раз? — спросил я.

Шут вздохнул и отложил пергамент.

— Никто не приходил. Пришла целительница и выругала нас всех за то, что мы взволновали тебя. Они оставили тебя в покое, пока она не вытащит стрелу. Это будет завтра. Кроме того, Чейд и королева многое должны обсудить. Известие о том, что вы с Верити живы, все изменило.

— В прежнее время они бы и меня включили в это обсуждение. — Я помолчал, зная, что утопаю в жалости к себе, но не в силах был остановиться. — Наверное, они мне больше не доверяют. И я не виню их. Все меня ненавидят. За тайны, которые я хранил. За то, что я столько раз терпел поражение.

— О, не все тебя ненавидят, — мягко упрекнул меня шут. — На самом деле только я.

Я впился глазами в его лицо. Его циничная улыбка немного успокоила меня.

— Тайны, — сказал он и вздохнул. — Когда-нибудь я напишу длинный философский трактат о секретах, которые можно хранить, а можно и раскрывать.

— У тебя есть еще бренди?

— Снова хочешь пить? Выпей немного чая из ивовой коры. — Теперь в его голосе была кислая любезность, сдобренная медом. — У меня его много, знаешь ли. Целые ведра, и все для тебя.

— Мне кажется, жар немного спал, — покорно сказал я.

Он положил руку мне на лоб:

— Так оно и есть. Сейчас. Но я не уверен, что целительница будет довольна, если ты снова напьешься.

— Целительницы здесь нет.

Он поднял светлые брови:

— Баррич бы так гордился тобой! — Он грациозно встал и подошел к дубовому шкафчику. Он осторожно обошел Ночного Волка, который распростерся у очага, впитывая во сне его тепло. Я посмотрел на залатанное окно, потом снова на шута. Мне показалось, что между ними возникло что-то вроде согласия. Ночной Волк спал так крепко, что даже не видел снов. Его живот был полон. Его лапы дернулись, когда я потянулся к нему, и я быстро отодвинулся от его сознания. Шут поставил на поднос бутылку и две чашки. Он казался слишком подавленным.

— Прости, пожалуйста.

— Ты мне это уже говорил. Тридцать пять.

— Правда, прости. Я должен был довериться тебе и рассказать о моей дочери. — Ничто, ни лихорадка, ни стрела в спине — не могло заставить меня удержаться от улыбки, когда я произнес эту фразу. Моя дочь. — Я никогда ее не видел, знаешь ли. Только Скиллом, а это совсем не то. И я хотел, чтобы она была моей. Моей и Молли. Не ребенок, принадлежащий королевству, с непосильной ношей возложенной на него огромной ответственности, а просто маленькая девочка, которая собирает цветы, учится у своей мамы делать свечи и… — Я запутался и замолчал. — Делает все то, что делают обыкновенные дети. Чейд покончит со всем этим. С того момента, когда кто-то придет к ней и скажет: «Вот, это наследница трона Видящих», — она будет в опасности. Ее будут охранять. Она научится бояться, взвешивать каждое слово и обдумывать каждое движение. Почему? На самом деле она не наследница престола. Она только незаконная дочь незаконного сына. — Я с трудом произнес эти жестокие слова и поклялся себе, что не дам никому произнести их в ее присутствии. — Зачем подвергать ее такой опасности? Одно дело, если бы она родилась во дворце и сотни солдат стояли бы на страже. Но у нее есть только Баррич и Молли.

— Баррич с ними? Думаю, Чейд выбрал его потому, что считает — Баррич стоит сотни стражников. Только гораздо более осторожен, — заметил шут. Знал ли он, как это больно ранит меня? Он разлил бренди. Я с трудом поднял свою чашку. — За дочку. Твою и Молли, — предложил он, и мы выпили. Бренди обжег мне горло.

— Так, — проговорил я, — Чейд давно знал обо всем и послал Баррича охранять их? Они знали даже раньше, чем узнал я! — Почему я чувствовал себя так, словно они что-то украли у меня?

— Подозреваю, что да, но не уверен. — Шут помолчал, как бы сомневаясь, разумно ли говорить мне об этом. Потом отбросил всякую скрытность: — Я складывал части головоломки, вспоминал. Думаю, Пейшенс что-то подозревала. Видимо, именно поэтому она просила Молли позаботиться о Барриче, когда он был ранен. Ему эта забота была не нужна, и он знал это так же хорошо, как Пейшенс. Но Баррич умеет слушать, может быть, потому, что сам мало говорит. Молли нужен был кто-то, может быть тот, кто сам когда-то воспитывал незаконного ребенка. В тот день, когда мы все сидели наверху… ты послал меня туда, чтобы Баррич посмотрел, что можно сделать с моим плечом, помнишь? Тот день, когда ты запер комнату Шрюда, выставив из нее Регала, чтобы защитить короля… — Казалось, на мгновение воспоминания захватили его. Потом он пришел в себя. — Когда я поднимался по лестнице в комнату Баррича, я слышал, что они спорили. То есть Молли спорила, а Баррич, по обыкновению, молчал. Ну и я подслушал, — честно признался он. — Но мало что услышал. Она настаивала, чтобы он раздобыл для нее какую-то особую траву. Он отказался. В конце концов он обещал ей никому не говорить и просил ее как следует подумать и делать то, что ей хочется, а не то, что она считает наиболее разумным. Потом они замолчали, и я вошел. Она извинилась и ушла. Потом пришел ты и сказал, что она бросила тебя, — он помолчал. — На самом деле, оглядываясь назад, я вижу, что был таким же тупицей, как ты, раз догадался обо всем только сейчас.