Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

является регулярное обрушивание пирамид. Иногда это катастрофа-фарс, иногда дефолт государства, иногда и кризисы покруче, где сгорают триллионы долларов, как началось с пирамиды ипотеки в США. Так или иначе, раздутые денежные «навесы», не обеспеченные реальными ценностями, время от времени сбивают, как весной навесы снега с крыш, «сжигая» эти дутые деньги.

Это – железный закон финансовой экономики. Как выразился Содди, «нельзя иметь пирог и в то же время есть его». Представьте, предложил он, что некто положил в банк под 5 % 20 фунтов стерлингов. При сложном проценте сумма удвоится через 12,5 лет, а через 200 лет превысит 1,3 миллиона фунтов. Наследники вкладчика будут миллионерами, а исходное богатство остается неизменным. Этого не может быть. Через какой-то срок в норме эти деньги должны быть как-то уничтожены.

Деньги не растут, и, чтобы давать рантье его сложный процент на вклад, надо кого-то обобрать. Когда на ренту начинают жить многие, приходится обирать массу людей с большой жестокостью – вплоть до устройства мировой войны. Сейчас, впрочем, заимодавцы поднаторели, до этого дело не доводят, собирают со всего мира, хотя небольшие войны приходится устраивать постоянно [250]. Как сказал наш поэт Владимир Костров: «Словно Шейлок, пришли кредиторы / За трепещущей плотью твоей».

В своей книге «Богатство, виртуальные богатства и долги» Ф. Содди уже в 1926 г. утверждал, что реальное богатство происходит от использования энергии в превращение сырья в товары и услуги, а не от денежных операций. Он также предупредил об опасности чрезмерного долга и связанного с «виртуальным богатством», предвосхитив тем самым Великую депрессию (см.: Soddy, F., Wealth, Virtual Wealth and Debt. L: George Allen amp; Unwin, 1926).

Монетаризм исходил из главной догмы алхимиков, согласно которой металлы растут в рудниках и даже испытывают трансмутацию – облагораживаются вплоть до превращения в золото. Если применить к ним некоторые утраченные в древности рецепты, то превращать свинец в золото можно почти сразу, прямо на конторке. Аналогией этого стало получение ренты с денег, помещенных в банк, и получение большого барыша от спекуляции валютой или ценными бумагами. В метро Москвы в ходе реформ (до кризиса 2008 г.) была даже расклеена реклама – за небольшую плату предлагали обучить желающих этим рецептам. На рекламе были портреты Сороса, Мэддока, Баффета.

А в начале XX в. Россия хлебнула горя. Во время Первой мировой войны частные банки в России резко разбогатели и усилились (при сильном ослаблении Госбанка – обеспечение золотом его кредитных билетов упало за годы войны в 10,5 раза). Во время войны банки занялись спекуляцией продовольствием, скупили и арендовали склады и взвинчивали цены. Таким образом, они стали большой политической силой.

В начале 1917 г. возникли перебои в снабжении хлебом Петрограда и ряда крупных городов. Вероятно, они были созданы искусственно, ибо запасы хлеба в России были даже избыточными. На заводах были случаи самоубийств на почве голода. Подвоз продуктов в Петроград в январе составил половину от минимальной потребности. Контроль иностранного капитала над продовольственными запасами позволил быстро активизировать Февральскую революцию.

Это казалось эпизодом, но и на Западе, и в России ряд ученых видели угрозу в таком развитии капитализма. Бумажные деньги отделились от золотого эквивалента и стали жить своей жизнью – финансисты уверили, что деньги «по природе своей стали плодоносны». Возник мощный авантюрный спекулятивный финансовый капитал. Деньги освободились от связи с натуральными экономическими показателями, наращиваются и «сгорают» вне всякой связи с состоянием реального хозяйства. Финансисты оперируют с деньгами, создавая финансовые пирамиды. «Деньги – родина безродных» (С. Московичи).

Латентная опасность консолидации этих групп и их рывка к экономической и политической власти существовала с самого зарождения современного капитализма, но в социологии она была осмыслена позже. И сейчас у нас эта проблема возникла тоже.

А.С. Панарин сравнивает две теории буржуазии – Макса Вебера и Георга Зиммеля. Вебер считал, что буржуазия разделяется на два типа: финансовые спекулянты, выходцы из средневековых ростовщиков; иной тип буржуа вышел из протестантских аскетов с морально-религиозной традицией («протестантской этикой») и стал организатором промышленного производства. Зиммель считал, что для обоих типов главным мотивом является прибыль вообще, как самовозрастание денег. И в период империализма началось сращивание финансового и промышленного капиталов, а культурные и социальные различия двух типов сглаживались. Но мировая верхушка буржуазии качнулась в прогноз Зиммеля. Спекулятивный капитал дает такие доходы, что центром общества стал именно банк, а не предприятие. И буржуа предпочитают вкладывать деньги не в местную социальную среду, а в спекуляции в той точке мира, где прибыль максимальна[81].

Знание проблем Запада и дореволюционной России, а также здравый смысл опыта населения влияли на формирование политэкономии в СССР. Ядро экономики России (плановая система) действовала по типу «семейного хозяйства», которое принципиально отличалось от «рыночной экономики». В семье ресурсы и усилия не продаются и покупаются, а складываются. Внешняя торговля тогда регулировалась, исходя из принципа максимизации выгоды целого (страны). На это была настроена большая система государственных и общественных институтов. Особенностью была принципиальная неконвертируемость рубля. Масштаб цен в СССР был совсем иным, нежели на мировом рынке, и рубль мог циркулировать лишь внутри страны (это была «квитанция», по которой каждый гражданин получал свои дивиденды от общенародной собственности – в форме низких цен). Поэтому контур наличных денег должен был быть строго закрыт по отношению к внешнему рынку государственной монополией внешней торговли.

Понятно, что хозяйство семьи нельзя «раскрывать» внешнему рынку, действующему на принципе максимизации прибыли, – он высосет из «семьи» все средства. Поэтому институты Советской России кардинально отличались от институтов стран с рыночной экономикой.

А сейчас нам помогает история экономики США. Историк Найал Фергюссон в своей книге «Связь наличных. Деньги и власть в современном мире, 1700–2000» (Cash Nexus. Money and Power in the Modern World 1700–2000) анализирует отношения финансов и государств. Он, в частности, сообщает: в 1837 году в США начался финансовый кризис и бурная инфляция, вызванные спекулятивными операциями с бюджетными деньгами. С тех пор США жили с долгом, и долги позволяли финансировать войны США, и, более того, они укрепляли отношения с кредиторами, поскольку «должников любят и стараются им помогать, в надежде на возращение долга». В Ветхом Завете есть следующая фраза: «Богатый властвует над бедным, и должник делается рабом заимодавца». Более того, историк доказывает, что война и империалистическая политика де-факто помогали в становлении современных финансовых систем стран Запада (см. фрагмент из коллекции фактов Washington ProFile [166]).

Понятно, что хозяйство семьи нельзя «раскрывать» внешнему рынку, действующему на принципе максимизации прибыли, – он высосет из «семьи» все средства. Поэтому институты Советской России