Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Мужчина этот – ученик, которого назареянин любит больше всех других, женщина же, опирающаяся на его руку, – Мария, мать учителя, другие женщины – галилеянки, их друзья.

Эта демонстрация была предвестницей другой, во время которой тридцать лет спустя, при борьбе партий, Святой Город будет разрушен до основания: она была так же многолюдна, так же фанатична и так же кровожадна. Кипучая и безумная, она состояла из того же разряда людей: прислуги, погонщиков, торговцев, привратников, садовников, продавцов фруктов и вина, сторожей и служителей церкви, разбойников, воров и прочего простонародья, не принадлежащих ни к какому классу и в таких случаях появляющихся неизвестно откуда – голодные, с непокрытыми головами, с голыми руками и ногами, с всклокоченными волосами, испачканные глиной. Крик этих людей с огромными ртами похож был на львиный рев. У некоторых были мечи, у других копья и пики, хотя оружием большинства служили суковатые палки и пращи, камни для которых помещались в мешках, выглядывавших из-под передней полы их грязных туник. Но посреди толпы там и сям попадались и люди высшего сословия: книжники, старейшины, раввины, фарисеи и саддукеи, богато одетые, служившие подстрекателями и руководителями толпы. Если горло толпы утомлялось одним криком, она взамен выдумывала другой, если в железных легких обнаруживались признаки коллапса, их исправляли и опять пускали в дело. Впрочем, в этом громком и продолжительном реве преобладало только несколько слов: "Царь Иудейский! Дорогу Царю Иудейскому! Богохульник! Распни, распни его!" Последний крик повторялся охотнее других, потому что, вероятно, яснее всего выражал волю толпы и ее ненависть к назареянину.

Бен-Гуру внезапно вспомнился и его собственный долг этому человеку – вспомнилось время, когда он сам находился в руках римских солдат, ведших его, как предполагалось, на неминуемую и такую же ужасную смерть, как и смерть на кресте. Вспомнилась и холодная вода из назаретского колодца, и божественное выражение лица Того, Кто напоил его этой водой. Вспомнилась позднейшая Его благость – чудо Вербного воскресения. При этих воспоминаниях Бен-Гура сильно мучила мысль о невозможности отплатить за помощь помощью и добром за добро, и он винил в этом самого себя. Он не сделал всего, что мог. Он должен был не оставлять галилеян, чтобы иметь их всегда под рукой и не допустить измены. Теперь было самое удобное время для нападения. Смелый удар не только мог бы рассеять толпу и освободить назареянина, но и послужить трубным звуком, призывающим Израиль к осуществлению давнишней его мечты – к войне за свободу. Но удобная минута прошла и уже не вернется. Боже Авраама! Неужели же ничего нельзя сделать?!

В эту минуту ему бросился в глаза отряд галилейских воинов. Он устремился сквозь толпу и догнал их.

– Следуйте за мной! – сказал он. – Мне нужно поговорить с вами.

Люди повиновались, и уже под навесом дома он заговорил опять:

– Вы из числа тех, которые получили от меня мечи и обещали вместе со мной сражаться за свободу и за грядущего царя. У вас есть мечи, и теперь настало время действовать. Идите, ищите повсюду, найдите ваших товарищей и скажите им, что они встретят меня у креста, готовящегося для назареянина. Спешите же! Не медлите. Назареянин – царь, и свобода умрет вместе с Ним.

Они почтительно смотрели на него, но не двигались.

– Слышите ли? – воскликнул он.

Тогда один из них сказал:

– Сын Иудеи, заблуждаешься ты, а не мы и не товарищи наши, получившие от тебя мечи. Назареянин – не царь, Он не похож на царя. Мы видели Его при входе в Иерусалим, мы видели Его в храме. Он изменил Себе, нам и всему Израилю. При торжественном входе в Иерусалим Он отвернулся от Бога и отказался от престола Давида. Он не царь, и Галилея не пойдет за Ним. Он должен умереть. Но выслушай нас, сын Иудеи. У нас твои мечи, и мы, и вся Галилея готовы обнажить их и сражаться за свободу. Да, если будет борьба за свободу, сын Иудеи, и только за свободу, то мы готовы сойтись с тобой у креста.

В жизни Бен-Гура наступила решительная минута. Прими он предложение галилеян, и события были бы иные. Но это значило бы, что история зависит от воли человека, а не от воли Бога, а этого никогда не было и не будет. Бен-Гур смутился. Это смущение было ему непонятно, хотя впоследствии он связал его с назареянином, ибо лишь по Его воскресении понял, что смерть необходима для воскресения. Итак, он смутился и не знал, на что решиться. Он стоял беспомощный и безмолвный. Закрыв лицо руками, он стоял, борясь с желанием произнести решительное слово и с непонятной силой, которая удерживала его от этого.

И Бен-Гур машинально пошел за крестом и носилками. Эсфирь следовала за ним.

10. Свершилось!

Когда небольшая кучка людей, состоявшая из Валтасара, Симонида, Бен-Гура, Эсфири и двух верных галилеян, достигла лобного места, Бен-Гур был во главе ее. Впоследствии он не мог уяснить себе, как он пробрался сквозь теснившуюся возбужденную толпу, каким путем и долго ли шел. Он действовал бессознательно, ничего не видя и не слыша, не рассуждая, куда и зачем идет. При таких условиях он, как малый ребенок, был бессилен отвратить то страшное преступление, свидетелем которого он должен был стать.

Бен-Гур и следовавшие за ним, наконец, остановились. Словно пелена упала с его глаз, он очнулся и стал внимательно следить за происходящим. Перед ним расстилалась вершина круглого, как череп, холма – сухого, пыльного и без малейшей растительности. Внешним рубежом пространства была живая стена людей. Внутренняя же стена, состоявшая из римских солдат, сдерживала напор толпы. За солдатами наблюдал центуpиoн. Бен-Гур оказался у самой черты, так бдительно охраняемой.

Холм этот назывался Голгофой, по-латыни Кальвapия, то есть лобное место. Куда бы вы ни обратили свой взор, на всем пространстве не заметили бы ни клочка земли, ни камня, ни зелени – всюду только тысячи глаз и лица без конца, в перспективе сливающиеся в одно огромное пятно. Да, это была трехмиллионная толпа людей. Следовательно, три миллиона сердец бились, следя за тем, что происходило на холме. Равнодушные к разбойникам, они интересовались только Иисусом. Предметом их ненависти, страха и любопытства был Тот, Кто возлюбил их всех и теперь за них умирал.

Высоко на холме, как бы над живой стеной, выдаваясь из группы сановников, стоял первосвященник, отличавшийся своей митрой, одеждой и высокомерным видом. Еще выше, на самой вершине, на виду у всех предстоял назареянин, страдающий и безмолвный. Стража, издеваясь, дала Ему в руку тростник – царский скипетр. Насмешки и проклятия в Его адрес раздавались со всех сторон. И если бы Он был человеком, и только человеком, читатель, то эта буря рассеяла бы последний след Его любви к человечеству и с корнем вырвала бы ее из Его сердца.

Все взоры были устремлены на Иисуса. От жалости или по другой причине, но Бен-Гур почувствовал перемену в своем душевном настроении. Сознание ли чего-то лучшего, чем наилучшее в этой жизни, чего-то настолько высокого, что оно дает человеку силу переносить равнодушно как душевные, так и телесные страдания и считать желанной самую смерть, чаяние ли иной, лучшей жизни, чем настоящая, или же той жизни духа, в которую так твердо веровал Валтасар, прояснили ему суть миссии Иисуса. Она заключалась в том, чтобы дать возможность любящим Его войти в то царство, которое было npиyгoтoвано Им и в которое теперь переходил Он сам.

Тут в воздухе прозвучало нечто из забытого им, и Бен-Гур услышал или ему только послышались слова: "Я есмь воскресение и жизнь".

Слова эти снова и снова звучали в его ушах, пока свет не озарил их и не наполнил новым значением. И как люди повторяют вопрос, чтобы понять и запечатлеть в мозгу его смысл, так и он, смотря на человека в терновом венце, томившегося на вершине холма, повторял Его слова: "Я есмь воскресение и жизнь".

"Я есмь", казалось, говорил Он, и Бен-Гур мгновенно почувствовал мир души, неведомый ему до тех пор, мир, полагающий конец сомнениям и тайне и начало веры и любви.

Звук топора разрушил очарование Бен-Гура. На вершине холма он заметил то, что прежде ускользало от его внимания, – нескольких солдат и рабочих, готовящих крест. Ямы для крестов уже были вырыты, и теперь прилаживались поперечные брусья.

– Скажите людям, чтобы они поторопились, – сказал первосвященник, обращаясь к сотнику. – Этот, – продолжал он, указывая на Иисуса, – должен умереть до заката солнца и быть зарытым, дабы не осквернить земли. Таков закон.

Солдат с добрым намерением подошел к назареянину и предложил Ему пить, но Он отказался. Тогда к Нему приблизился другой, снял с Его шеи дощечку с надписью и прикрепил ее к кресту. Все приготовления были окончены.

– Кресты готовы, – сказал сотник первосвященнику, который, выслушав доклад, махнул рукой и сказал: