Невеста - Карина Демина

— К тому, если я правильно понял, им требуется постоянный контакт, в том числе физический. И как ты себе представляешь жизнь… втроем?

Король сказал все, что хотел сказать.

— Объявление о помолвке напечатают в ближайшем номере «Светской хроники». Со свадьбой тоже затягивать не стоит. Полагаю, недели две — достаточный срок…

Достаточный для чего?

Чем больше Виттар думал, тем меньше ему нравились собственные мысли.

Чистая кровь.

Оден. Альва.

Свадьба.

Преступление.

И спокойный, умиротворенный даже взгляд Короля.

К концу недели я вполне освоилась в поместье.

Здесь было… хорошо.

Старый дом и глянцевая крыша, за которую цеплялся виноград, но, не удерживаясь на гладких ребрах черепицы, сползал. Стены из крупного камня. Окна. Дичающий сад, в котором как раз выспевали яблоки. Их медвяный аромат мешался с терпким запахом кошеной травы, и я, забираясь на низкие ветви, дремала.

Оден держался рядом. Он усаживался под деревом, обычно с какой-нибудь книгой, — библиотека при доме была весьма обширная — и читал. Когда вслух, когда — про себя. Ближе к полудню нас находил управляющий, мелкий суетливый человек, который изо всех сил пытался казаться солидней. Он рядился в твидовые костюмы и ботинки на толстой каучуковой подошве, отчего походка его делалась неуверенной, качающейся. На сгибе локтя он носил трость, а в кармане — монокль, которым, правда, пользовался редко.

Управляющий полагал своим долгом приносить обед лично.

В огромной плетеной корзине находилось место для скатерти, которая торжественно расстилалась на траве. Следом появлялись тарелки и все то же, порядком раздражавшее меня столовое серебро.

— Положено, — ответил управляющий, когда я спросила, зачем оно здесь. И еще посмотрел так, искоса. Его определенно мучило любопытство, но неприязни я не почувствовала.

Он расставлял закуски, и вынимал глиняные горшочки с горячим, вздыхая, что если бы господа соизволили перебраться в дом, кухарка порадовала бы действительно приличным обедом…

Сегодня у нас был лосось, запеченный с грибами и диким чесноком.

— Спускайся, — Оден отложил книгу, сунув меж страниц сухую травинку.

Я приоткрыла глаз.

— Остынет…

Он протянул руку, и я приняла помощь. А ладонь все еще холодная, моя же, готова спорить, казалась Одену горячей. Он потерся о нее носом и чихнул.

— Кстати, форель разводить сложнее, чем карпов, — Оден усадил меня перед собой.

Почти как раньше.

Почти.

— Почему?

— Для форели требуется чистая проточная вода, — на мои колени легла салфетка с бахромой. — Придется создавать систему прудов, имитирующую горные реки. Это дорого и сомневаюсь, что в принципе осуществимо.

Лосось был великолепен.

И пироги.

И вообще этот день, последний из оставшихся на мою долю солнечных летних дней. Скоро слетит позолота с берез. И сад, с которым я почти подружилась, погрузится в полудрему.

Мне придется обживаться в доме.

Почему мысль эта, прежде невозможная, не вызывает больше отторжения. Уйти? Я не могу уйти от Одена. Или мне не хочется?

Не знаю. Кажется, я запуталась.

А он больше ни о чем не спрашивает, вовсе не заговаривает ни о том, что было в Долине, ни о том, что станет с нами дальше, но просто держится рядом.

Читает книги.

О карпах вот думает, точно и вправду собирается заняться их разведением.

Иногда исчезает на пару часов, возвращаясь взбудораженным, нервным. И тогда сам вытягивает в сад, ходит по дорожкам, без цели и объяснения причин. Вчера я не выдержала и задала вопрос.

А Оден ответил:

— У разведки остались ко мне вопросы. И они… не самых приятных воспоминаний касаются.

— То есть тебя допрашивают?

— Расспрашивают, — уточнил он. — Виттар старается быть тактичным, но некоторые вещи сложно обойти по краю.

Виттар? Я прикусила язык: родной брат Одена его же допрашивает? Старается при этом быть тактичным?

— Эйо, лучше он, чем кто-то совсем чужой.

Не понимаю. И наверное не пойму. Я представила, как Брокк задает вопросы, вытягивая малейшие подробности моей лагерной жизни, день за днем… или выспрашивает о том, что я видела в Храме… или позже… да, я ему рассказала сама, но ведь того рассказа разведке мало.

А Оден расценил молчание по-своему.

— Тебе не о чем волноваться.

Хотелось бы верить. И я попробую. А тогда я спросила:

— Что случилось в Долине?

Оден рассказал. И ничего не изменилось.

День прошел. Наступил новый. Все тот же дом, и сад, и яблони. Обед вот… лосось с грибами. И крохотные пирожки. Тишина, которая не кажется тяжелой.

Оден.

— Эйо, — он дует на шею. — У тебя там паук.

— Врешь.

— Ага… — и ни тени раскаяния. — Вечером у нас гости… думаю, скорее у тебя.

Я замираю.

— Твой брат…

…приедет забрать меня?

Он нашел способ разорвать эту странную связь, протянувшуюся между мной и Оденом?

Тогда я должна радоваться, но радости нет.

…или все наоборот. Брокк уверился, что связь эта неразрывна и… и огорчения тоже нет. Как и страха.

— Мне кажется, что твой брат меня недолюбливает, — Оден водил носом по моей шее, и оттолкнуть бы, но я сыта и умиротворена. — Хотя признаю, что у него есть… были на то причины. Да и с моим братом познакомишься.

Вот чего мне меньше всего хотелось бы.

Брокк был мрачен.

И значит, ничего хорошего меня не ждало.

— Здесь… где-нибудь можно переговорить? — мой брат опять спрятал искалеченную руку за спину.

— В саду… сад красивый.

Я покосилась на Одена, который явно начал нервничать, пусть бы и пытался притвориться равнодушным. Он кивнул и отвернулся, но продолжал следить за мной через зеркало.

В сад не пойдет, гордость не позволит.

— Он тебя не обижает? — Брокк заговорил первым. Он шел по дорожке, чеканя шаг, и гравий похрустывал под жесткой подошвой военных сапог.

— Нет.

— Я рад, что тебе лучше.

— Намного.

— Ты… не сердишься?

— На тебя?

Он другой. Ему к лицу темно-зеленый китель, отделанный серебряным кантом. И наборные плашки на плече что-то да означают.

— Брокк… — я остановилась. — Ты не представляешь, как я по тебе скучала.

Ему неловко.

Он взрослый и серьезный, а тут я и обниматься лезу. Но Брокк обхватывает меня здоровой рукой, а кожаный чехол металлической нежно касается щеки.

— Я тоже… Эйо, ты еще горячая. Почему?

Вероятно, потому что я перебралась в отдельную спальню, а Оден не стал возражать.

Мы больше не ссорились.

Мы не помирились.