Я стану твоим врагом - Ольга Погожева

Ладони коснулись шершавой корки, и Януш с запозданием вспомнил последние мгновения их ужасающей близости. Ведьма раскроила ему лицо ножом…

Вскочив, он бросился искать свою одежду, которая нашлась за ближайшим к нему факелом. Торопливо натянув рубашку и штаны, Януш накинул плащ и огляделся. Его по-прежнему трясло от холода, и лекарь теперь понимал, почему. Колдовской круг, в который ведьма затащила его для прелюбодеяния, находился высоко в горах, и даже одеяло из волчьей шерсти, которым она его так заботливо укрыла, не могло спасти его от пробирающего холода. С одной стороны находился обрыв, с двух других колдовской круг окружали скалы, на которых кровавыми разводами были выведены непонятные знаки. Спуститься с горы можно было лишь по мёрзлой тропинке, ведущей к подножию тропы, но лекарь не спешил убраться из круга, как ни ужасали его воспоминания о прошедшей ночи.

Виверия исчезла почти бесследно. Януш не был следопытом, но даже если она и спустилась по тропе, все следы запорошило инеем, так что он даже приблизительно не знал, сколько времени провёл здесь в одиночестве. Он осмотрел каждый угол горного тупика в поисках чего-то, что могло бы ему подсказать, где найти проклятую ведьму. Если то, что она говорила ему прошлой ночью, правда…

Колдовской круг оказался чист — ни единого камешка, ни травинки, ни следа чужих вещей. Кроме одного-единственного места — ложа из шкур в центре. Януш вновь вернулся, присел на корточки, откидывая в сторону шкуры и меха. И едва не вскрикнул, когда на него уставились пустые глазницы иссохшего черепа под ними. На нём также были нарисованы знаки и символы, а на разбросанных под шкурами костях всё ещё хранились кровавые следы. Януш старался не задумываться о том, что всего несколькими часами ранее… на этом самом месте…

Лекарь вздрогнул, на миг прикрывая глаза.

Она осквернила его. Все мечты о том, что когда-нибудь он встретит ту самую, светлую и чистую, любовь, разбились вдребезги, и звенящая пустота всё ещё отдавалась эхом у него в груди. После встречи с Марион он какое-то время надеялся на взаимность, но когда понял, что никогда не сможет вызвать у неё ответных чувств, стал подумывать о возвращении в монастырь. Служба Единому — то немногое, чем он мог быть полезен этому миру. Молитвы, посты и работа в лаборатории, открытие новых лекарств и изобретение целебных порошков — то, что подарило бы ему умиротворение и наполнило жизнь смыслом. А образ Марион, его идеал женщины, он бы пронёс через всю жизнь, как трепетный огонь свечи, прикрываемый ладонями от ветра. Он узнал, что такое любовь, он вполне мог считать себя счастливым — уж во всяком случае счастливее тех, кто этого так ни разу и не ощутил.

А теперь всего этого не будет. Не ведьма — он сам, сам себя осквернил! Позволил слабости взять верх, не сумел оценить того, что у него было…

Януш судорожно перевёл дыхание и открыл глаза, тотчас уткнувшись взглядом в выглядывавший из-за пустой глазницы черепа краешек жёлтого пергамента. Осторожно потянул, вытаскивая его на свет. С одной стороны клочок бумаги оказался покрыт непонятной вязью кровавых рун и символов, которые ни о чём не говорили лекарю, но с другой, в самом углу, карандашом были выведены всего две буквы: «Т.О.». Буквы казались нечёткими, размытыми, прерывистыми, точно некто в задумчивости водил карандашом по пергаменту, размышляя о своём, и буквы оказались на бумаге незаметно для того, кто их выводил.

Януш сунул бумагу в карман и поднялся, горя желанием оказаться как можно дальше от проклятого места. Он уходил с вершины, не оглядываясь, слушая, как завывает ему в спину пронизывающий ледяной ветер.

Спуск занял полдня, и ещё столько же потратил лекарь, чтобы отыскать тропу в лесу, которая могла бы вывести его на главную дорогу. К счастью, он не повстречал ни диких зверей, ни прочих опасностей, которые таили в себе валлийские леса. Оставалось лишь удивляться, как ведьма затащила его на самую вершину. Даже если она сумела бы взвалить его на коня и доставить его на место верхом… Магия, проклятое колдовство!

Януш едва не взвыл, вспоминая её слова. Она хотела вернуть магию в мир, те самые чёрные силы, которые когда-то, много веков назад, изгнал явившийся в человеческом облике Единый. Если его семя… его сын послужит средством к тому, чтобы возродить зло…

Нет, нет. Он найдёт её, он не позволит…

Горечь, стыд, страх и гложущее чувство вины терзали его с каждым шагом всё сильнее. Януш даже не заметил, как вышел на главную дорогу, и как устремился на юг, в Галагат. К рассвету он достиг той самой придорожной таверны, с которой всё и началось.

Януш остановился: в конюшне по-прежнему стоял его конь, всхрапнувший при виде окровавленного хозяина, из широкой трубы валил густой дым: внутри растапливали печь.

Лекарь толкнул дверь и вошёл.

— И кого нелёгкая принесла в такую рань, — неприветливо буркнул хозяин, тиская в ладонях дымящуюся чашку горячего грога, и не поднимая глаз на посетителя. После поздних гулянок, продолжавшихся в таверне до предрассветных сумерек, харчевник привык отсыпаться до полудня, но сегодня ожидалась поставка товара, и ему пришлось сторожить свой караван.

Януш на негнущихся ногах прошёл к стойке, опустился на высокий деревянный стул.

— Воды, — хриплым, шелестящим шёпотом попросил он.

Хозяин вскинул взгляд, и тотчас шатнулся назад, лихорадочно творя спасительное знамение.

— Чур, чур! Чтоб тебя… мертвяк?! Во имя Единого, пошёл прочь из моего дома! Вот тебе, получай водицы!!! Ась?!

Януш не успел увернуться: харчевник окатил его водой из спешно выцарапанного из-под стойки кувшина. Лекарь хапанул ртом воздух, мгновенно прийдя в себя, и изумлённо воззрился на выжидательно уставившегося на него хозяина.

— Так ты… живой? — подозрительно поинтересовался харчевник, наблюдая, как стекают с окровавленного лица посетителя коричневые струйки.

— Живой, — только и смог ответить ошарашенный лекарь.

— Тьфу ты, нечисть поганая! — непонятно на кого выругался хозяин, ставя кувшин на стойку. — Токмо даром живую воду на тебя перевёл… храмовая водица-то, самим Единым благословенная!

Януш почти выхватил у него из рук кувшин с остатками воды, запрокинул голову, жадно проглатывая плескавшиеся на дне капли.

— Да что ж ты как дикий-то! Вот, держи… согрейся, бедолага, — неожиданно пожалел его харчевник, пододвигая к нему свою чашку горячего грога.

Януш схватил её обеими руками, теперь только ощущая пробирающий озноб — от холода ли, от долгой дороги, или от всего того ужаса, который остался за дверью, но не желал покидать пытавшийся отрицать его разум.