Некоторые вопросы теории катастроф - Мариша Пессл

– Я не друг Ханны Шнайдер.

– Да ну? Кто же тогда?

– Я учени… Я следователь! – торопливо поправилась я. – Частный детектив, работаю на… – Отчаянно шаря взглядом по книжной полке, я остановилась между «Анонимом» (Фелм, 2001) и «Вечеринкой третьей степени» (Гроно, 1995). – На третье лицо, которое желает остаться неизвестным. Вы мне очень поможете, если ответите на несколько вопросов. Это займет не больше пяти минут!

– Частный сыщик? – переспросила она.

– Да!

– Ну, тогда Господь Бог носит галифе и гамаши. Сколько тебе лет, девочка? Голос как у младенца.

Папа говорил, что о человеке можно многое узнать по голосу в телефонной трубке. Насколько я могла судить, Аде было немного за сорок и она носила коричневые туфли на плоской подошве, с кожаными кисточками, похожими на крошечные метелки.

– Мне шестнадцать, – честно призналась я.

– И на кого, говоришь, ты работаешь?

Врать дальше было бесполезно. Как говорил папа: «Радость моя, у тебя каждая мысль марширует в голосе, как на параде, с транспарантом в руках».

– На себя. Я учусь в «Сент-Голуэе» – школе, где Ханна преподавала. Простите, что соврала! Я очень боялась, что вы опять повесите трубку… Вы – моя единственная ниточка! Я разговаривала с вашим отцом в тот вечер, когда он погиб. Мне он показался обаятельным человеком. Грустно, что с ним такое случилось.

Конечно, отвратительно припутывать к делу умерших родственников ради достижения собственных целей. Помяни кто-нибудь моего папу в качестве покойника, я бы все рассказала как миленькая. А что делать? Ада явно колебалась, не отключиться ли снова и оставить трубку снятой, чтобы я больше не могла позвонить.

– Я надеялась, – продолжала я дрожащим голосом, – раз вы и ваш отец дружили с Ханной…

– Дружили?! – Она выплюнула это слово, будто кусок протухшего авокадо. – Мы никогда не дружили с этой женщиной!

– Ой, простите… Я думала…

– Напрасно думала!

Если прежде ее голос напоминал карликового пуделя, теперь это был ротвейлер. Больше Ада ничего не прибавила. «Дама-кремень», как выражаются полицейские.

– Значит, э-э, мисс Харви…

– Я – Ада Роуз Харви Лоуэлл.

– Миз Лоуэлл, так вы вообще не были знакомы с Ханной Шнайдер?

Она опять молчала. На заднем плане гремела реклама какого-то автомобиля.

Я торопливо нацарапала в «ЗАМЕТКАХ ПО ДЕЛУ», против четвертого вопроса «В каких отношениях вы были с Ханной Шнайдер?» – «Никаких?» и уже собиралась перейти к пятому вопросу «Знали ли вы о том, что она собирается в поход с группой школьников?», но тут Ада вздохнула и заговорила:

– Ты не знаешь, какая она была.

Пришла моя очередь молчать. В научно-фантастических боевиках бывают такие моменты, когда один персонаж собирается открыть другому персонажу, что их противник – «внеземного происхождения». Сердце у меня колотилось, точно похоронный марш вуду в Новом Орлеане.

– А что ты знаешь, вообще? – спросила она с нетерпением.

– Знаю, что она была учительницей, – чуть слышно ответила я.

– Гм.

– Я знаю, что ваш отец Смок был раньше финансистом, но отошел от дел…

– Мой отец был журналистом и занимался журналистскими расследованиями, – поправила она (см. «Южная гордость» в кн. «Печенье с пастилой и вечное проклятие», Уайетт, 2001). – Тридцать восемь лет он был банкиром, а потом наконец смог позволить себе уйти в отставку и заняться своим любимым делом: писательством. И расследованием настоящих преступлений.

– Он ведь написал книгу, да? Д-детектив?

– «Заговор Долорозо» – не детектив, это документальная история о незаконных мигрантах в Техасе, о коррупции и контрабанде наркотиков.

Слово «мигранты» она безжалостно скомкала, так что получилось нечто вроде «мгранты».

– Книга пользовалась огромным успехом! Что еще тебе известно?

– Я… Я знаю, что ваш отец утонул в бассейне на вечеринке у Ханны.

Ада снова ахнула – на этот раз так, словно я дала ей пощечину на виду у сотни гостей на светском приеме.

– Мой отец не утонул! – Голос у нее стал невыносимо пронзительным, словно кто-то царапает накладными ногтями туго натянутые колготки. – Да ты хоть представляешь, кем был мой отец?

– Простите… Я не хотела…

– В четыре года он катался на трехколесном велосипеде и попал под трактор. Когда служил в Корее, получил перелом позвоночника. Вылетел в машине с моста и в воде выбрался через окошко, как в кино. Однажды его укусил доберман, в другой раз – гремучая змея. У побережья Индонезии на него напала акула, но он вспомнил передачу на канале «Природа» и стукнул акулу кулаком по носу – именно это всем советуют делать, но обычно люди не решаются. А Смок решился. И ты мне будешь говорить, якобы он погиб оттого, что добавил к своим обычным таблеткам каплю «Джека Дэниэлса»? Дикость какая! Он уже полгода принимал это лекарство, и никаких побочных эффектов не было! Ему шесть пуль всади прямо в лоб, он бы и глазом не моргнул, помяни мое слово…

К моему ужасу, на последнем слове голос Ады сорвался – и, похоже, очень основательно. Я не уверена, но, по-моему, она еще и заплакала – страшный звук задавленных рыданий смешался с бормотанием телевизора, так что невозможно отличить реальную драму от телевизионной. Очень может быть, что на самом деле Ада сказала: «Трэвис, я не стану лгать», а на экране актриса, не Ада, горько плакала о своем умершем отце.

– Простите, – сказала я. – Теперь я совсем запуталась…

– Я сама только потом сопоставила. – Она шмыгнула носом.

Я еще подождала, давая ей время кое-как заштопать дырку в голосе.

– Что вы… сопоставили?

Ада кашлянула.

– Ты знаешь о «Ночных дозорных»? Нет, конечно, не знаешь… Ты и своего-то имени не знаешь, наверное…

– Вообще-то, знаю. Мой папа преподает политологию.

Ада удивилась – а может, и обрадовалась.

– О?

– Это радикальная группа, но нет уверенности, существовали они на самом деле или нет, если не считать одного-двух инцидентов в начале семидесятых. Это скорее была красивая идея: сражаться против жадности.

Я перефразировала кусочек статьи «Краткая история американского революционного движения» (см. Ван Меер, «Федеральный форум», т. 23, № 9, 1990).

– Одного-двух инцидентов, – повторила Ада. – Ясно. Значит, ты знаешь о Грейси.

– Он основал группу. Но он же умер?

– Джордж Грейси, – медленно проговорила Ада, – единственный известный участник, не считая еще одного человека. ФБР и по сей день его ищет. В семидесятом… Нет, в семьдесят первом году он убил сенатора от Западной Виргинии – подложил в его машину самодельную бомбу, сделанную из отрезка трубы. Год спустя взорвал здание в Техасе. Погибли четыре человека. Его успели записать на видео, полицейский художник нарисовал портрет, но Грейси как сквозь землю провалился. В восьмидесятых в Англии взорвали дом. Самодельное взрывное устройство. Были сведения, что Грейси жил в этом доме, поэтому и решили, что он мертв. Разрушения были такие, что личность погибших установить не удалось даже по зубам. Знаешь, когда сверяют с записями зубного врача…

Она помолчала немного.

– Убитого сенатора звали Майкл Маккаллох – он приходился Дабсу дядей по материнской линии, а мне – двоюродным дедушкой. Случилось это в Миде, двадцать минут езды от Финдли. Дабс говорил нам, детям: на край земли побежал бы, лишь бы притянуть этого сукина сына к ответу. А когда он утонул, все поверили полиции – говорили, он перебрал – и вот пожалуйста, несчастный случай. Только я не верила! Всю ночь листала его черновики, хоть Арчи и ругался, называл меня ненормальной. Но потом наконец-то все сошлось, одно к одному. Я показала Арчи и Кэлу. А она, конечно, догадывалась, что мы поймем, оттого и повесилась. Мы бы обязательно обратились в ФБР. Ей пришлось выбирать – смерть или тюрьма.

– Я не понимаю…

– Полночный заговор, – тихо произнесла Ада.

Следить за ее логикой было все равно что пытаться невооруженным глазом проследить, как электрон вращается вокруг атомного ядра.

– Что такое «Полночный заговор»?

– Его будущая книга, о Джордже Грейси. Он собирался так ее назвать. Она бы стала бестселлером. Смок выследил Грейси прошлой весной, в мае. Тот жил на райском острове под названием Паксос, как сыр в масле катался.

Ада судорожно перевела дух.

– Ты не представляешь, что мы почувствовали, когда нам позвонили из полиции и сообщили об отце. Мы его буквально позавчера видели на крестинах Гладиолуса, и вот его уже нет. О Ханне Шнайдер мы и слыхом не слыхали. Сперва решили, это та скандальная разведенная дама, которую в Конном клубе выбрали казначеем, на свою голову, но ту зовут Ханна Смитерс. Тогда мы подумали, может, это родственница Гретхен Петерсон, с которой Дабс ходил на благотворительный вечер, но та оказалась Лиззи Шелдон. И вот… – Ада уже махнула рукой на знаки препинания, а заодно и на паузы; слова спешили в телефонную трубку, обгоняя друг друга. – Два дня голову ломали, а потом Кэл посмотрел на фотографию, которую прислали из полиции по моей просьбе, и что бы ты думала? Он вспомнил, как эта женщина заговорила с Дабсом в магазине здорового питания. Они тогда возвращались с «Автовыставки – четыре тысячи», дело было в июне, то есть месяц спустя после поездки на Паксос. Кэл говорит, Дабс в магазин зашел за жвачкой, а эта дамочка к нему и подрулила. У Кэла фотографическая память. Он сказал: «Она, точно». Высокая брюнетка, лицо сердечком, словно коробка конфет на День святого Валентина – а это у Дабса любимый праздник был. Она спросила, как проехать в Чарльстон, они разговорились – Кэл даже из машины вылез и пошел за Дабсом. Вот и все. Мы нашли ее адрес в его телефонной книжке. По записям в телефонной компании установили, что он ей звонил раз или два в неделю. Она мастерски разыграла свою партию. После моей матери он ни с кем не встречается… Я все еще говорю о нем в настоящем времени! Арчи говорит, надо с этим бороться.