Тьма египетская - Михаил Попов

Они вышли из мастерской Гульги на улицу.

— Один выходец из Мари достиг на этом поприще особых успехов. Я даже сомневался, отправлять ли в переплавку мои головы. Он умудрялся изобразить меня так, что я одновременно походил и на какого-нибудь плотоядного Саргона, и на себя, такого, как ты меня видишь. Он приделывал мне курчавую бронзовую бороду, и изображение всё равно оставалось моим.

Апоп остановился, размышляя, куда направить пухлые стопы. Шагах в полусотне дальше по улице, на перекрёстке под сводами старого сикомора возились пятеро-шестеро ребятишек, подбрасывая и ловя какие-то палочки и камешки. Надо понимать, это были отпрыски мастеров, ещё не достигшие возраста, когда их можно будет уже прилаживать к отцовскому делу. Они увидели царя и замерли. Тут же из-за ствола появилась на мгновение голова человека в синем, и детишек будто сглотнул бегемот. Ощущение Мериптаха, что они разгуливают тут с Апопом совершенно никем не замечаемые, всё же было ошибочно.

   — Но самое интересное в художниках не то, чем они схожи, а чем различны. Видишь вот эту дверь. Войдём.

Мастерская оказалась обширнее даже, чем у горшечника Дефа, мастера же были не столь независимы в своём поведении. На землю, правда, не падали, просто, кланяясь, отпятились в углы. Ремесло их состояло в искусстве обращения с камнем. Повсюду вдоль стен стояли каменные доски, полностью или частично покрытые изображениями. Перед каждою лежали наборы металлических зубил и молотков из дерева апах, тяжёлого и с вязкой древесиной, чтобы не трескалась. В воздухе ощущалось присутствие колкой пыли, как бы ещё и раскалённой солнцем, отчего начинало казаться, что сейчас из невидимых осколков сложится видимый мираж.

Царь махнул рукой, и согбенные работники побежали к бассейну, что имелся в углу двора, дабы облиться из кожаного ведра, ввиду неожиданного перерыва в работе. Апоп не обращал на них внимания.

   — Я часто здесь бываю. Их привычки мне известны. И манеры тоже. Лишь бросив взгляд на любую плакетку, я скажу из-под чьего она резца. Смотри сюда, Мериптах. Тут новая стела. Не законченная. Даже не спрашивая, определю, кто мастер — Эанатум.

Сзади раздались восхищённо-подтверждающие ропоты.

   — Здесь нет пока надписи, но мы и так поймём, что тут будет изображён поход некоего царя против некоего города. На этой стороне изображён бог, надо понимать, Нингирсу, самая большая фигура. Так положено: чем важнее господин, тем и изображение больше. В руках у Нингирсу сеть, в ней пленные враги. Может, это уммиты, а может, и дикари гутии. Теперь обойдём камень, Мериптах. Здесь рассказ в четырёх частях, видишь, стела разбита на четыре этажа. История начинается с того, что оплакивают погибших. Это значит, что вначале чтимый Эанатумом воитель потерпел поражение. Дань жизненной достоверности. Война не состоит из одних только побед. Второй и третий эпизоды — рассказ о победоносном наступлении. Сначала атакуют легковооружённые воины, затем уже богатыри в броне, они довершают разгром врага. И наконец, четвёртый этаж — коршуны над полем битвы, они растаскивают трупы врагов. Бог и коршуны делают одно дело.

Мериптах, кажется, смотрел на стелу с интересом.

   — В общем, древнейшая шумерская манера художественного мышления, и даже набор приёмов всё тот же, практически не менялся две тысячи лет. Все фигуры, присмотрись, как бы налеплены на плоскость и выполнены по трафарету: лица треугольные, одинаковые, как будто в войске одни близнецы. Копья все наведены горизонтально и сжаты в кулаках. Причём, обрати внимание, это мелкая хитрость мастера, кулаков гораздо больше, чем лиц, этим достигается впечатление массы войска. Такой продукции преогромное количество в любом полузасыпанном пылью городке за Евфратом. Поверь, разбитые плошки Дефа художественно ценнее, чем эти каменные «рассказы» о временах былой славы. Вот тут у противоположной стены...

Апоп обернулся и переступил через маленькую реку, образовавшуюся в центре двора после обливаний каменотёсов.

   — Есть другой пример на ту же тему. Тут не шумерская, а аккадская выучка. Значительно более поздняя школа. Сюжет классический, любимый среди мастеров страны Ашшур. Поход царя Нарамсина в горную страну лулубеев, полная победа над неразумными пожирателями собственного потомства. Здесь есть и серьёзное сходство с шумерскими поделками — рассказ ведётся снизу вверх. Но по спирали, нет разрубания сюжета на этажи. Взгляни, воины Нарамсина поднимаются на горный склон как бы по вьющейся петлями дороге. На дне пропасти уже лежат тела убитых, несколько пронзённых стрелами тел летит сверху вниз. Узел композиции, как и на прежней стеле, — фигура царя, тоже сознательно увеличенная в размере, знак его обожествления. Перед ним фигурки лулубейских вождей. Один с пробитой дротиком грудью, другой в позе молящего. Один явно человек мужественный, другой жалкий трус. Видишь, насколько всё тут живее, индивидуальнее, чем там. — Апоп махнул рукой за спину. — Фигуры кажутся подвижными, руки и ноги как у нормальных людей, они пропорциональны. И главное — осмысленное соотношение заполненного фигурами и незаполненного пространства. Дар такого видения, воистину, дар. А общее построение - энергичная, восходящая спираль — точно служит воплощению замысла: показать триумф победителя.

Апоп вздохнул и произнёс значительно более тихим голосом:

   — Победу кровопийцы царя над людоедами-дикарями.

   — Ты понимаешь, куда движется моё рассуждение? — спросил Апоп мальчика, когда они снова были на улице. — Хотя, нет, это было бы и невозможно. Придётся показать ещё несколько примеров. Войдём сюда.

Мериптах, привыкший безропотно сопутствовать увлечённо разглагольствующему правителю, шагнул в очередной дверной проем. И замер, оторопев, хотя открывшиеся виды должны были бы стать мягким, родственным объятием его душе. Это было египетское погребальное помещение. Только — он инстинктивно прищурился — слишком ненормально, до возникновения тоски в висках, увеличенное в размере. Пятьдесят шагов туда, пятьдесят шагов сюда. Не бывает таких могил. По прошествии нескольких мгновений стало понятно, что не только в размерах тут дело. Была и другая причина для внутренней растерянности и недоверия. Здесь всё было всего лишь как бы египетское. Очень, очень похоже, но с теми отклонениями в чертах, что сигнализируют рассудку — перед вами не оригинал, а двойник. Опять двойник! Мериптах не произнёс даже про себя этого слова, но вся прозрачная отрава, в нём заключённая, вновь воспалилась в его крови.

Но и это ещё не всё. Этот двор, заставленный каменными плитами, фресками, деревянными панелями, был пародией на порядок подлинной гробницы. Здесь всё стояло в ленивом беспорядке косного хаоса, до такой степени насилуя чувство уместного и подобающего, что начинало тошнить.

Мальчик с трудом сглотнул.

   — Не надо удивляться, Мериптах, и не надо ужасаться. Это, конечно, не погребальная зала, это всего лишь собрание образцов, но вместе с тем они составлены так, как полагается в настоящей гробнице фараона.

Мериптах затравленно кивнул.

— Но ты ещё продолжаешь спрашивать себя, что же тут не так. А всё так! Просто этим образцам полторы тысячи лет. Да, иной раз предъявленные видения древней родины удивительнее, чем рассказы о дальних, совершенно невообразимых странах своего времени, и сильнее тревожат душу. Такого Египта, который ты видишь, сейчас нет. Храмы заброшены и заросли ивняком, могилы разграблены и засыпаны песком. Но всё это произошло не в правление Авариса, как ты, наверное, не раз слышал. Мы уже явились в страну распада и запустения. Пирамиды Хуфу и Хафра возвышались в основании дельты, но нигде в округе, ни в Нижнем ни в Верхнем царстве, нельзя было сыскать даже отдалённых потомков тех мастеров, что были способны на такие усилия и достижения. Ремесленники бледного, полурассыпанного царства мастерили мелкие поделки. Тут множество жанровых статуэток. Господин со своими слугами на рыбной ловле. Домашние рабы пекут хлеб. Изощрялись в изготовлении бесчисленных ритуальных статуй. Их цари строили свои маленькие смешные пирамиды даже не из камня, а из кирпича-сырца. «Вечные» сооружения не стоит возводить из самого хрупкого из известных материалов. Фараон, носивший имя Аменемхета Третьего, по дошедшим глухим слухам, возвёл себе погребальный дом под названием «Лабиринт», не уступающий сооружениям царства древних предков, но от него не осталось ничего, кроме слухов и нескольких маленьких пекторалей с именами. Думаю, твой фиванский дядя-жрец не без значения брал себе это имя. Возрождение древнего величия страны было его мучительной мечтой. Египет, доставшийся нам, тосковал и метался. То тяготел к утяжелённым формам прошлого, к гармоничному покою, слитности духа и тела — посмотри на статуи в тех рядах. То впадал в недоверие к окружающему миру, в пасмурные предчувствия — поверни голову направо и всмотрись. Вряд ли тебе давали прочесть «Беседу души и флейты» или «Песнь корабельщика, плывущего из страны Запада». Цари той норы уже не были царями вечности. Эти мелкие, болезненные люди мечтали закрепить в камне свои несчастные, неповторимые черты, потому среди царских статуй последних династий столько уродцев. Не было ни единой школы, ни единых правил, каждый ном мечтал и страшился самостоятельно. Царство шаталось, и всем своим трепетом вопияло — приди, возьми меня и укрепи. Впрочем, мне не нужно было бы приводить тебя сюда, я мог бы просто напомнить тебе дворец князя Бакенсети. Это безвольное и бессмысленное скопище вещей, картин и людей. Всё несоразмерно, всё неуместно. Там было пять стилей, десять династий, и ничего во главе. В известном смысле, нынешний Мемфис — это такой же склад старых вещей, как и здешнее собрание. Единственное отличие — там среди образцов затесались люди с грязнотцой своей повседневной жизни.