Потом была победа - Михаил Иванович Барышев

Петюня был старше меня лет на пять, но мое детство прошло вместе с ним. У нас, босоногой деревенской мелюзги, Петюня был коноводом. Он единственный из всех не считал нас маленькими и глупыми. Он водил нас на лесные озера, где, вспухнув от комариных укусов, мы вылавливали по десятку окуньков, умудрявшихся попадать на наши самодельные крючки. Он учил нас узнавать грибные места, переплывать омут у мельницы и плести силки на куропаток.

Как утята с крепнущими крыльями, мы выводком таскались за Петюней по лесам, озерам и болотным глухоманям. Он разбирал наши споры, мирил и наказывал, утешал и распоряжался нами, придумывал игры и развлечения.

Я помню, как однажды Петюня организовал у себя сберегательную кассу и велел нам сдать в эту кассу всю наличность. Я отнес в эту кассу новенький рубль, подаренный мне отцом ко дню рождения.

Теперь я могу признаться, что тогда утаил два пятака. Когда было объявлено о сберкассе, я растранжирил эти пятаки. Купил на них в рыбкоопе две сладкие баранки и до сих пор помню вкус их, накрошенных в холодное молоко.

Обстоятельства разлучили нас лет на десять. Я встретился с Петром уже после войны. Сначала я не узнал его в круглолицем старшине с лётными погонами, стоявшем у вагонного окна. Но когда старшина, затягиваясь папиросой, вытянул губы и собрал возле носа морщинки, я шагнул к нему.

Мы хлопали друг друга по плечам и расспрашивали о новостях. Затем Петр вытащил из чемодана фляжку с разведенным спиртом, а я кинул на стол кольцо упругой, как авторезина, пайковой колбасы.

— Чем заниматься думаешь? — спросил меня Холодов.

Убей бог, ответ на этот простой вопрос был для меня уравнением с двумя неизвестными. После войны из родных у меня осталась единственная тетка, одинокая, надорвавшаяся на непосильной работе старуха. Демобилизовавшись, я ехал в родную деревню, где она жила.

— Буду где-нибудь работать, — ответил я Петру. — В институт хочу поступить.

Петр взглянул на меня, еле заметно улыбнулся и кинул в рот кружочек колбасы.

— Институт — дело сто́ящее, — сказал он, наливая в пластмассовые стопки разбавленный спирт. — Я буду в деревне обосновываться. В свою землю корнями врастать. Всю войну об этом думал. До чертиков надоело по свету шататься…

Он выпил стопку и поглядел на мой вещмешок, брошенный на вагонную полку.

— Багажишко-то у тебя слабоват, — сказал он мне. — На первое время надо было получше подзапастись…

Помню, тогда я позавидовал житейской рассудительности Петра. Я почувствовал себя никудышным человеком, у которого годы войны так и не вышибли из головы ребячью беззаботность. Подумал о том, что через неделю кончится срок армейского аттестата и я останусь наедине со своим тощим вещмешком, в котором лежала пара белья, портянки, томик Беранже и гимнастерка, «бывшая в употреблении».

Смешно сказать, но медаль «За боевые заслуги» на суконной гимнастерке Холодова выглядела куда солиднее моей замусоленной колодки с лентами трех орденов. Вместо орденских знаков у меня пока были справки с печатями и подписями, удостоверяющие право на их получение.

Ночью, подложив под голову свой вещмешок, я долго лежал без сна. Мне вспомнилось морщинистое лицо тетки, не видавшей меня десять лет; вспомнилось, что она без нужды любила лишний раз пожаловаться на тяжелое вдовье житье. Я представил, каким оценивающим взглядом поглядит она на мой вещмешок…

Под утро я тихонько сошел наугад на какой-то маленькой станции и уехал подальше от родных мест.

Долго рассказывать все, что произошло между той памятной встречей в вагоне и летним днем, когда я сидел перед столом, покрытым красной скатертью и слушал рассказ Петра Холодова о том, что случилось между нами во время лесного пожара. Я смотрел в окно, и почему-то на глаза мне попадалась опрокинутая вышка для прыжков в воду. Эту вышку мы построили на берегу озера прошлый год вдвоем с Костей Синяковым. Тем самым, который сидел сейчас за столом рядом с нормировщиком Кузьминым.

Весной в половодье льды опрокинули вышку, и теперь она лежала наполовину в воде, выставив костлявый бревенчатый бок. Хиг-озерские ребятишки приспособились с поваленной вышки ловить на удочки окуней.

Сегодня рыболовов не было видно. Я знал, что они сидят где-нибудь в закутке неподалеку от красного уголка и ждут, чем кончится товарищеский суд над их учителем. Так, как ждет сейчас Лешка Холодов. Из всех ребят его одного пустили на заседание товарищеского суда.

Может быть, сегодня, а может быть, завтра где-нибудь подальше от глаз взрослых Лешку окружат плотным кольцом те, с кем он сидит в классе, ходит на рыбалку, гоняет в футбол. Они не будут задавать вопросов, будут ждать, что Лешка скажет им. Трудно держать ответ перед молчаливым мальчишеским кружком, который судит обо всем «по правде», по этому нетронутому мерилу мальчишеской справедливости, не признающему ни соглашений, ни компромиссов.

И от того, что скажет Лешка, мальчишеский кружок либо возьмет его с собой купаться, либо молча уйдет, оставив одного…

Я знал хиг-озерских ребятишек. Ведь три года я учительствовал в здешней школе с тех пор, как получил заветную синюю книжечку с тисненым гербом, оттрубив шесть лет в заочном институте.

Приехав на работу в Хиг-озеро, я снова встретился с Петром Холодовым.

Вернее, сначала встретился с его домом. Когда я приехал в поселок, мне сразу бросился в глаза дом с веселыми резными наличниками, крашенными белилами, с рубленными «в лапу» углами, торцы которых были заботливо покрыты охрой. Под крышей бежал деревянный, знакомый до мельчайших завитков резной карниз.

— Чей это? — спросил я у коменданта поселка.

— Водителя нашего… Петра Холодова, — ответил тот и, оглядев меня, добавил: — Из деревни привез, родительский… Ничего домишко, складный.

С Петром мы встретились хорошо. И я был благодарен, что он не вспомнил ту далекую глупую ночь в вагоне. Он показал мне хозяйство, где все было устроено прочно и домовито.

Помню, когда мы осматривали огород, я невольно залюбовался чудесным видом на Хиг-озеро, открывающимся с пригорка, где стоял дом Холодова.

— Березок бы ты, Петро, сюда полдесятка посадил, — предложил я.

Он снисходительно поглядел на меня и ответил:

— Отошел ты от хозяйства, Андрей… Здесь березняку целый лес был. Пока я его свел, не один волдырь на руках заработал… У меня на пригорке картошка посажена, а березки в самый раз от солнышка ее загородят. Смекать в хозяйстве надо…

Он пошел по участку, то и дело нагибаясь, чтобы выдернуть на грядке сорняк или откинуть в сторону валявшуюся на дорожке щепку.

— Немало сил