Фашизофрения - Геннадий Сысоев

Не стоит думать, что такие воззрения украинская элита выработала в процессе долгого осмысления реальности. Такие взгляды на общество, как почти и все у них, — импортного происхождения. В Америке и Европе все то же самое, с одной разницей — там бедные куда богаче наших бедняков.

Именно в процессе этого постоянного ограничения свобод украинская «элита» (которую, по ее образу мыслей и действий правильнее назвать быдлитой) додумалась до того, что обществу нужна сильная рука, а абсолютной свободы нет нигде в мире.

Под разным соусом эти зажаренные еще в прошлом веке котлетки стали вбрасываться в народ, и многие уже готовы их кушать.

Очень важное для понимания протекающих на Украине процессов интервью было опубликовано в газете «2000». На вопросы журналиста отвечала заместитель городского головы Ровно, депутат Ровенского облсовета, член Национальной комиссии по вопросам защиты общественной морали. Известная тем, что «именно с легкой руки г-жи Кульчинской в Украине был проведен и установлен первый „Вышитый рекорд“, когда в 2006-м на День Независимости в центре Ровно собралось более 10000 людей, 3246 из них пришли в вышиванках».

Из этого текста украинский гражданин с некоторым удивлением узнает, что ему врали с 1991 года, когда говорили, что независимость Украины — это одновременно и обеспечение свободы личности, в том числе — и творческой. На самом деле все не так. Читаем вопрос корреспондента и ответ г-жи Кульчинской:

«— Ведь для творчества нужна свобода.

— Мне знаком этот ложный миф. По-настоящему творческому человеку свобода — политическая и даже материальная — не нужна. Сервантес, например, написал своего „Дон Кихота“ в заключении, в тюрьме. А будь он на воле, то написал бы это — одно из величайших произведений мировой литературы? Далеко не факт. Может, ему банальной усидчивости не хватило бы».

Дело даже не в том, что «написание „Дон Кихота“ в тюрьме» — не более чем миф{213}.

А в том, что тюрьма некоторыми украинскими власть имущими трактуется уже не как безусловное, хотя и необходимое зло, а как благо для творца.

А будь в начале 1990-х среди агитаторов за независимость такие разоблачители мифов, — согласились бы мы променять «СССР — тюрьму народов» на такое вот идеальное место для творчества?

Сравнение с детьми в тексте интервью повторяется дважды. Корреспондент говорит: «Взрослый человек может сам себе выбирать…»

«Кроме взрослых, есть еще и дети», — парирует Г. Кульчинская.

А вот ответ на вопрос, хотят ли сами ограничиваемые, чтобы их ограничивали:

«Да не хотят, конечно. Никто не хочет. Ребенок, когда ест руками за столом, разве он хочет, чтобы вы его ограничивали? А мы делаем это, и ребенок потихоньку приучается к порядку. Вырастает культурным человеком. Если задуматься, то вся человеческая культура есть результатом в первую очередь не свободы, а именно ограничений. Вот бомж — истинно свободный человек. Это бывают весьма умные, образованные и талантливые люди. Но бомжи. Вопрос: хотели бы мы, чтобы наши деятели культуры были бомжами? Или чтобы лицо украинской культуры определяли бомжи?»{214}

Сказаны в общем правильные вещи. Историю культуры действительно можно рассматривать как историю ограничений первобытного хаоса в пользу все более усложняющейся организации общества, историю ограничения инстинкта в пользу разума. И правда, детей чаще всего к хорошему приходится приучать, а от плохого отучивать.

Вообще в этом интервью очень много правильных слов. Например, о том, что надо запрещать порнографию, ограничивать игорный бизнес, прекращать продажу спиртного несовершеннолетним.

Так откуда ж недоверие к благим намерениям? Почему сразу после публикации в Интернете появились вопросы:

«И эти люди еще в чем-то упрекают Сталина или Советскую власть?»

Разница между г-жой Кульчинской и Сталиным — в том, что Сталин делил общество не на бомжей, элиту и кого-то еще, а совсем по другому признаку: на тех, кто трудится, и тех, кто пользуется чужим трудом. Красные делили общество (народ) на классы, а современные жовто-блакитные делят общество на «народ» и «элиту».

При этом и Ленин и Сталин понимали, что каждый человек — будь он бомжом или писателем — обладает свободой выбора. И старались — кнутом и пряником — заставить каждого сделать тот выбор, который нужен им.

Они (в своем понимании) строили общество, в котором «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех»{215}. И при этом считали нужным ограничивать (и ограничивали!) свободу отдельных лиц, если она, по их мнению, шла во вред обществу.

А нынешние украинские любители ограничений этого не понимают. Их мышление механистично. Они не сознают, что человека невозможно лишить выбора, что его нужно убеждать (пряником) или принуждать (кнутом). Судя по тому, что делается на Украине, они мыслят примерно так: пусть творці — митці пасутся себе как знают, а чтоб не лезли куда не надо (ведь они сущие дети!), — создадим «ограничения», напишем закон и постараемся его исполнять, а нарушителей — наказывать.

И эта разница в подходах к свободе творчества и ее ограничениям между коммунистами и антикоммунистами наиболее заметна по результату. После победы коммунистов в 1917-м вскоре были написаны «Тихий Дон», «Хождение по мукам», «Как закалялась сталь», «Два капитана», «Белеет парус одинокий», «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», сняты фильмы «Броненосец „Потемкин“», «Чапаев», «Веселые ребята»… Какие произведения, хотя бы отдаленно приближающиеся по уровню, были созданы после победы антикоммунистов в 1991 году?

Ханс Йост, в 1933 году ставший президентом Имперской палаты литературы, в одной из своих пьес написал слова, часто приписываемые разным нацистским руководителям: «Когда я слышу слово „культура“, моя рука тянется к пистолету». Руки современных украинских культуртрегеров тянутся к соске и погремушке. Впрочем, это, конечно, условность: на соски и погремушки у киевской власти немає коштiв. Скорее всего, за неимением игрушек, будут просто бить по рукам.

Вряд ли кто-то может заподозрить современную украинскую власть в следовании заветам Ленина — Сталина. Но ведь ограничения на культуру накладывали не только представители политических сил, которых принято называть «левыми», но и их крайне правые противоположности:

«Глубочайшие интересы народа и государства требуют недопущения того, чтобы народные массы попадали в руки плохих, невежественных и просто бесчестных „воспитателей“. Обязанностью государства было бы взять на себя контроль за этим воспитанием и систематически бороться против злоупотреблений печати. Государство должно следить особенно внимательно за газетами, ибо влияние газет на людей является самым сильным и глубоким, хотя бы уже потому, что газеты говорят с читателем изо дня в день. Именно равномерность пропаганды и постоянное повторение одного и того же оказывают исключительное влияние на читателя. Вот почему в этой области более чем в какой-либо другой государство имело бы право применить абсолютно все средства, ведущие к цели. Никакие крики относительно так называемой свободы печати не должны были бы останавливать государство, которое просто обязано обеспечить нации столь необходимую ей здоровую умственную пищу. Здоровое государство во что бы то ни стало должно взять в свои руки это орудие народного воспитания и по-настоящему поставить печать на службу своей нации».

Если в этой цитате заменить «газеты» на «телевидение» да не упоминать, что взята она из «Майн кампф», — получится готовое выступление для любого украинского сторонника ограничений чего угодно — хоть российских телеканалов, хоть украинских писателей, пишущих неугодные книги. Да мы уже и слышим практически такие же по смыслу выступления оранжевых политиков, называющих себя национал-демократами.

Образ мыслей идеологов современного украинского национального государства представляет собой компиляцию взглядов теоретиков ОУН из середины прошлого века и утвердившихся в современном мире «теорий элит»: «инициативное меньшинство» должно вести за собой «несвидомое большинство», «элита» принимает решения на благо «народа»; отличие, пожалуй, лишь в том, что оуновцы пытались обходиться с обществом, как пастух со стадом, а нынешние — как строгий учитель с «трудными детьми», лезущими руками в тарелку и потенциально опасными для хрупких структур нового мирового порядка.

Где есть свобода слова, там нет свободы мысли, — сказал философ. Отсюда можно заключить, что не всякая свобода хороша. Свобода, которая не ограничена свободой других людей и интересами общества, НЕ хороша. И не всякие ограничения хороши. Ограничения, диктуемые не логикой развития, а произволом, — вредны безусловно. А именно такие ограничения продвигаются в украинское общество под видом борьбы за чистоту нравов.