Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

– Я слышала, что молодых самцов выгоняют из семьи, как только у них начинает расти грива, – добавила Тамара, щурясь. Рядом с ней пустовало место. Мурата уже несколько дней никто не видел в школе.

Озеров кивнул.

– Табаксу бы уже выставили из дома, – вставил Каштанов, гогоча.

Андрей Штыгин давно тянул руку:

– Вы что же, считаете, мы произошли от зверей?

– Моё дело привести вам факты – вы сами делаете выводы.

– А как думаете вы? Ну, вы сами.

– В человеке много звериного: в его строении, биохимии, повадках. И в этих греках на фреске. К счастью, многим из нас дан шанс жить по-человечески.

– И что для этого нужно?

Озеров приблизился к опасной черте. Обсуждать эти вопросы стоило, но они имели слишком много толков. Он всё же сказал серьёзно:

– Нужно не потерять чувство юмора, милосердие, веру в Бога. Это единственное, что отличает нас от животных. Отмечу, что под чувством юмора я подразумеваю умение смеяться над собой, а под верой в Бога не религиозность, но хотя бы элементарное понимание того, что вся природа вокруг создана не нами. В остальном – даже наличие справедливости у животных доказано на опытах, где одним капуцинам давали сладкий виноград, а другим безвкусный огурец. Не получившие лакомства выражали свой протест, кидая в экспериментаторов едой и раскачивая решётку. Вы слышали, что у животных есть инстинкты, а у нас нет? Отчасти это так. У нас нет готовых программ поведения, и нам всему приходится учиться.

– Один мой друг, атеист, – сказал Андрей, убирая в сторону мешавшую ему чёлку и глядя своими горящими глазами, – говорит, что человек всё в своей жизни контролирует сам.

Озеров не успел ответить. Тамара сказала за него:

– Пусть твой друг прикажет хотя бы одной клетке своей кожи перестать вырабатывать белки или пусть кровь бежит по его сосудам в том направлении, в котором он хочет. Раз он всё контролирует самостоятельно, он может даже попытаться остановить своё сердце волей ума, но не думаю, что это будет ему полезно. Возможно, он также управлял процессом своего рождения на свет и знает, когда умрёт?

– Нет, – вяло повернулся к ней Андрей и, не замечая, потрогал пальцами разбитую губу. – Вы же сказали: мы появились из одной клетки, и тут же говорите о Боге.

– Не понимаю, как одно другому мешает, – спокойно ответил Кирилл и повернулся к доске, чтобы начать давать основной материал, к которому так долго подводил.

Но начать так и не получилось.

Скрипнула дверь, и тяжёлая женская фигура в лиловом мгновенно пересекла класс и встала у всех на виду. Учащиеся молча поднялись, глядя на перекошенное лицо Маргариты Генриховны.

– Кирилл Петрович, одну минутку. Так, я смотрю! Агапова, Мучкина, Антонова, Иволгина, объяснитесь.

– Что-о-о?!

– Что за распущенные волосы?! Что за вульгарность?! Сколько раз вам повторять, что у нас в гимназии не принято так ходить…

Маргарита Генриховна перешла на язык дельфинов, и многие невольно закрыли уши.

Озеров с сожалением наблюдал за происходящим, осознавая, что внимание снова будет утеряно, настроение класса изменится безвозвратно и семена, которые он готовил, рассеяны по ветру.

После семи минут, отнятых от урока, и продолжительных оправданий школьниц, которые чувствовали себя размазанными по стенке, Маргарита Генриховна изменила бордовый цвет лица на розовый и вышла вон.

– Одну минуту! – Озеров вслед за ней покинул класс. – Маргарита Генриховна!

– Да?

– Вы забрали у меня ценное время от урока. То, что вы решили им сказать, действительно нужно было говорить сейчас?

– Кирилл Петрович, прости. Ну как им ещё объяснить. Я уже сто раз их сегодня ловила! Шла по коридору и решила проверить. А ты следи, чтобы они не позволяли себе ходить лахудрами!

– Не думаю, что у меня получится. Они носят форму – и хотя бы в выборе собственной причёски могут иметь свободу. Они не заключённые.

– Свободу? – рассеянно пробормотала Маргарита Генриховна. – Неужели только мне одной надо, чтобы дети выглядели как подобает?

Озеров не удержался и молча кивнул. Она крепче обхватила папки с документами и, резко развернувшись, быстро пошла по коридору. Потом встала как вкопанная и, обернувшись, сказала таким голосом, чтобы Кирилл понял, что она не обиделась:

– Забыла вам напомнить, чтобы вы подготовили выступление с вашим классом к Новому году.

– Каким образом? Я в жизни не делал ничего подобного.

– На вашем месте я бы в этом не признавалась. Это камень в огород вашей карьеры преподавателя. Вы рассчитывали, что все остальные классные руководители имеют законченное режиссёрское образование? Не будьте таким скованным. Запустите машину самодеятельности.

– Скованным? – прошептал про себя Озеров. – Машину самодеятельности? Какую ещё машину?!

Ошарашенный, он вернулся в класс. Там его ждал настоящий траур.

Анна Иволгина, отличница, всегда с живым интересом слушавшая его, теперь рыдала. Её утешали другие ученицы, в основном те, которым больше досталось. Анна сдерживала себя, но от этого ей становилось только хуже. Увидев, как вошёл Кирилл Петрович, она оторвала от раскрасневшегося лица руки и подняла голову – слёзы тут же высохли на пылающем лице.

– Почему с нами так говорят?! – воскликнула она с такой болью, что Озеров воспринял её обиду как свою собственную. – Мы больше не можем носить эти пучки на головах!

– Садитесь, – тихо сказал Кирилл стоявшим до сих пор девушкам.

Анна подняла глаза и спросила:

– Кирилл Петрович, вы тоже считаете, что распущенные волосы – это вульгарно? Мне кажется, – добавила она, – они нам завидуют. Просто завидуют.

Озеров ответил не сразу. Ему ничего не стоило сказать, что он так не считает, что к ним только что пришла женщина с расстроенными нервами, до безумия уставшая от того, что вынуждена ежедневно повторять одно и то же, и решившая, что только соблюдение правил может воспитать в них