Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

— Видит Бог, это не входило в мои намерения!

— Вы же знаете, что за человек был мой отец, не знаете о пытках одиночеством, о принуждении, угрозах…

Лагардер отвесил низкий поклон.

— Сударыня, — с искренним уважением в голосе заговорил он, — мне известно, какую святую любовь испытывали вы к герцогу де Неверу. Случай, вложивший мне в руки вашего младенца, открыл мне секрет вашей высокой души. Вы любили мужа, любили глубоко и пылко, я это знаю. Это свидетельствует о моей правоте — ведь вы благородная женщина и были преданной и отважной супругой. И между тем вы уступили принуждению.

— Чтобы заставить всех признать мой первый брак и рождение дочери.

— Французский закон не признает такого рода запоздалых доказательств. Подлинные доказательства законности вашего брака и рождения Авроры находятся у меня.

— И вы мне их предоставите? — вскричала принцесса.

— Предоставлю, сударыня. Я остановился на том, что несмотря на свою твердость и еще свежие воспоминания об утраченном счастье, вы уступили принуждению. Но раз они сумели принудить мать, разве не сумели бы сделать то же самое с дочерью? Неужто у меня не было и нет права предпочесть для нее свое покровительство любому другому — ведь я никогда в жизни не уступил силе, я с самых младых лет играл лишь шпагой и кричал в лицо любому насилию: «Добро пожаловать, ты — моя стихия!»

Несколько секунд принцесса молчала, со страхом всматриваясь в собеседника.

— Неужели я угадала верно? — проговорила она наконец вполголоса. — Неужели вы откажетесь отдать мне дочь?

— Нет, сударыня, не откажусь. Я проделал четыреста лье и рисковал головой именно затем, чтобы отдать ее вам. Но я заранее определил, что и как следует делать. Я защищаю вашу дочь уже восемнадцать лет, ее жизнь принадлежит мне десять раз, потому что я десять раз ее спасал.

— Сударь, сударь, — воскликнула несчастная мать, — что мне делать: обожать вас или ненавидеть? Я стремлюсь к вам всем сердцем, но вы меня отталкиваете. Вы спасли жизнь моего ребенка, вы защищали ее…

— И буду продолжать защищать, — холодно прервал принцессу Анри.

— Даже против ее матери? — проговорила принцесса, гордо выпрямившись.

— Возможно, — согласился Анри, — все зависит от матери ". — В глазах госпожи Гонзаго вспыхнули злые огоньки.

— Вы играете на моей беде, — процедила она. — Извольте объясниться, я вас не понимаю.

— Для этого я сюда и пришел, сударыня, и хочу покончить с объяснениями как можно скорее. Благоволите же внимательно выслушать меня. Я не знаю, каково ваше мнение обо мне, но полагаю, что оно не из лучших. Конечно, можно сделать скидку на ваш гнев, на вашу вынужденную признательность. Но мне уступки не нужны, сударыня. Я следую по заранее начертанному пути, невзирая ни на какие препятствия. Со мною нужно еще считаться вот почему. Я имею право называться опекуном вашей дочери.

— Опекуном? — воскликнула принцесса.

— А как еще назовете вы того, кто выполняя волю умершего, сломал всю свою жизнь ради другого человека? Тут звания опекуна даже недостаточно, не правда ли, сударыня? Но вы, ослепленная своим несчастьем, протестуете против него и не желаете понять, что моя клятва, которую я свято выполнял, эти восемнадцать лет неусыпных забот дают мне власть, равную вашей.

— Равную? — опять возмутилась госпожа Гонзаго.

— И даже большую, чем ваша, — повысив голос, добавил Лагардер. — Ведь власть, торжественно врученная мне умирающим отцом, можно сравнить с вашей материнской властью, а к ней следует прибавить и ту, за которую я заплатил третьей частью собственной жизни. Все это, сударыня, дает мне одно право: как можно более заботливо, нежно и преданно печься о сироте. И я не отдам это право даже собственной матери.

— Выходит, вы мне не доверяете? — прошептала принцесса.

— Сегодня утром, сударыня, вы сказали — я затесался в толпу и все слышал — так вот, вы сказали: «Если моя дочь могла хоть на секунду забыть о гордости, свойственной ее роду, я закрою себе лицо и скажу: „Вот теперь Невер умер окончательно“.

— Значит, мне следует опасаться… — нахмурив брови, начала было принцесса.

— Вам нечего опасаться, сударыня. Дочь Невера останется под моей защитой чистой как ангел.

— Что ж, сударь, в таком случае…

— Вот именно, сударыня, если вам опасаться нечего, то я-то должен бояться.

Принцесса закусила губу. Было заметно, что она уже недолго сможет сдерживать свой гнев. А Лагардер продолжал:

— Я прибыл сюда полный доверия, счастья, надежд. Но эти ваши слова оледенили мое сердце, сударыня. Если бы не они, ваша дочь была бы уже с вами. КакР— с прежней пылкостью воскликнул шевалье. — Эта мысль пришла вам в голову первой? Вы еще не видели своей дочери, своего единственного ребенка, а гордыня уже заговорила в вас громче, чем любовь! Знатная дама продемонстрировала мне свой герб, когда я ждал, что заговорит материнское сердце! Говорю вам, сударыня, мне стало страшно, потому что я не женщина и материнскую любовь понимаю иначе, потому что если бы мне сказали: «Ваша дочь здесь, ваша дочь, единственное дитя человека, которого вы обожали, хочет прижаться к вашей груди, и ваши слезы радости скоро смешаются…» — если бы мне сказали такое, сударыня, у меня возникла бы одна-единствен-ная мысль, безумная, пьянящая — обнять, обнять свое дитя!

Принцесса готова была разрыдаться, но гордость не позволила ей дать волю слезам.

— Вы меня не знаете, — выдавила она, — а уже судите.

— Да, сударыня, сужу, по одному вашему слову. Если бы речь шла обо мне, я подождал бы, но речь идет о ней, и тут ждать мне некогда. Что подстерегает вашу дочь в доме, где вы не хозяйка? Чем вы можете поручиться, что она будет защищена от вашего второго мужа и от вас самой? Я задаю вам вопросы, отвечайте. Какую новую жизнь вы ей уготовили? Какое новое счастье взамен того, которое она утратит? Она будет знатна, богата — да? У нее будет больше почестей, хотя и меньше радости? Больше спеси, хотя и меньше смиренной добродетели? Сударыня, мы приехали сюда не за этим. Мы готовы отдать всю знатность мира, все богатства и почести за слово, идущее из самой души, и мы еще ждем его, этого слова. Где ваша любовь? Я ее не вижу. Ваша гордыня трепещет, но ваше сердце молчит. Я боюсь, — слышите вы? — боюсь, но не столько Гонзаго, сколько вас, ее матери! Опасность кроется именно здесь, я ее угадываю, чувствую, и если я не защищу от нее дочь де Невера, как защищал от всех других, значит я ничего не сделал, нарушил клятву, данную мной умирающему другу!

Лагардер замолк и перевел дух. Принцесса хранила молчание.

— Сударыня, — с трудом успокоившись немного, снова заговорил он, — простите меня, но мой долг заставляет меня, прежде всего ставить свои условия. Я хочу, чтобы Аврора была счастлива. Я хочу, чтобы она была свободна, и, чем видеть ее рабой…