Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

Вскоре Лагардер и принцесса Гонзаго оказались одни на прелестной аллее, тянувшейся позади улицы Ришелье.

— Сударь, — дрожащим от волнения голосом заговорила принцесса, — я только что услышала ваше имя. Прошло двадцать лет, и ваш голос пробудил во мне мучительные воспоминания. Это вы, я уверена, взяли у меня мою дочь в замке Келюс-Таррид.

— Да, это был я, — ответил Лагардер.

— Почему вы в ту ночь обманули меня, сударь? Только отвечайте откровенно, умоляю вас.

— Потому что так велел мне милосердный Господь, сударыня. Но это длинная история, подробности которой вы узнаете позже. Я защищал вашего мужа, слышал его предсмертные слова, я спас вашу дочь, сударыня, — неужто вам всего этого мало, чтобы довериться мне?

Принцесса взглянула на него и тихо проговорила:

— Господь отметил ваше лицо печатью честности, но не знаю — меня так часто обманывали.

Голос Лагардера прозвучал холодно, чуть ли не враждебно:

— У меня есть доказательства происхождения вашей дочери.

— Вы имеете в виду слова «Я здесь», которые недавно произнесли?

— Я узнал их, сударыня, не от вашего мужа, а от его убийц.

— Значит, это вы тогда сказали их во рву замка Келюс?

— И благодаря этому ваше дитя родилось во второй раз, сударыня.

— Кто же произнес их сегодня, в гостиной особняка Гонзаго?

— Мое второе «я».

Принцесса глубоко задумалась над словами собеседника.

Разговор между спасителем девочки и ее матерью никак не мог обойтись без горячих излияний. Он завязался подобно поединку дипломатов, который непременно должен закончиться окончательным разрывом. Почему? Потому что между собеседниками находилось сокровище, к которому оба относились одинаково ревниво. Потому что спаситель имел на него право, мать тоже. Потому что мать — несчастная женщина, сломленная горем, и мать — гордячка, которую одиночество только закалило, никак не могли поладить друг с другом. И потому, наконец, что спаситель, глядя на эту женщину, не хотевшую открыть ему свое сердце, был охвачен недоверием и страхом.

— Сударыня, — снова холодно заговорил Лагардер, — вы сомневаетесь в том, что речь действительно идет о вашей дочери?

— Нет, — ответила принцесса Гонзаго, — что-то мне говорит, что моя дочь, моя бедная дочь в самом деле у вас в руках. Какую цену вы попросите за это сказочное благодеяние? Не бойтесь, что она окажется слишком высокой, сударь: за свою девочку я готова отдать полжизни.

В принцессе проявилась мать, но также и затворница. Она, сама того не желая, оскорбила собеседника. Она уже не знала жизни. Лагардер сдержал готовое вырваться у него горькое замечание и молча поклонился.

— Где моя дочь? — осведомилась принцесса.

— Прежде мне бы хотелось, — проговорил Лагардер, — чтобы вы меня выслушали.

— Кажется, я вас поняла, сударь. Но я же только что вам сказала…

— Нет, сударыня, — сурово перебил ее Анри, — вы меня не поняли, я начинаю опасаться, что и не поймете.

— Что вы хотите сказать?

— Вашей дочери здесь нет, сударыня.

— Так она у вас! — несколько высокомерно воскликнула принцесса.

Однако она тут же взяла себя в руки и продолжала:

— Все выглядит достаточно просто: вы заботились о моей дочери почти с самого ее рождения, и она никогда вас не покидала?

— Никогда, сударыня.

— Поэтому вполне естественно, что она находится в вашем доме. У вас, разумеется, есть слуги?

— Когда вашей дочери исполнилось двенадцать лет, сударыня, я взял к себе в дом старую и преданную служанку вашего первого мужа, госпожу Франсуазу.

— Франсуазу Берришон! — оживившись, воскликнула принцесса и, взяв Лагардера под руку, добавила: — Сударь, как вы благородны, спасибо вам.

От этих слов сердце Лагардера сжалось, словно его оскорбили. Но принцесса Гонзаго была слишком озабочена, чтобы обратить на это внимание.

— Отведите меня к моей дочери, я готова следовать за вами, — попросила она.

— Но я не готов, — возразил Лагардер. Принцесса выпустила его руку.

— Ах, Не готовы? — проговорила она, вновь охваченная недоверием.

Она с испугом смотрела ему в лицо. Лагардер добавил:

— Сударыня, нас подстерегают серьезные опасности.

— Мою дочь подстерегают опасности? Я здесь, я ее защищу!

— Вы? — невольно повысил голос Лагардер. — Вы, сударыня?

Взгляд принцессы вспыхнул.

— А вы не задавались вопросом, — продолжал шевалье, заставив собеседницу опустить глаза, — столь естественным для матери: почему этот человек так долго не возвращает вам дочь?

— Задавалась, сударь.

— Но вы мне его не задали.

— Мое счастье у вас в руках, сударь.

— Так вы меня боитесь?

Принцесса не ответила. Анри печально улыбнулся.

— А вот задай вы мне этот вопрос, — сказал он твердо, но с ноткой сострадания, — я ответил бы вам настолько искренне, насколько позволили бы мне вежливость и уважение к вам.

— Считайте, что я вам его задала, и по возможности отставьте в сторону уважение и вежливость.

— Сударыня, — промолвил Лагардер, — если я так много лет не отдавал вам ваше дитя, то только потому, что когда я был в изгнании, до меня дошла весть — весть странная, невообразимая, которой поначалу я не хотел верить: вдова Невера сменила имя, она зовется теперь принцессой Гонзаго!

Женщина, покраснев, опустила голову.

— Вдова Невера! — повторил Анри. — Сударыня, когда я разузнал все как следует и уже не мог сомневаться в правдивости этой вести, я сказал себе: «Сможет ли дочь Невера найти приют в доме Гонзаго?»

— Сударь!.. — начала было принцесса.

— Вы многого не знаете, — перебил ее Анри. — Не знаете, почему весть о вашем замужестве возмутила меня, словно речь шла о каком-то святотатстве; не знаете, почему пребывание в доме Гонзаго дочери того, кто был моим другом всего час и кто вместе с последним вздохом назвал меня братом, казалась мне осквернением могилы, ужасным и неслыханным кощунством.

— И вы не скажете мне — почему? — спросила принцесса, в глазах которой вспыхнули слабые огоньки.

— Нет, сударыня. Наш первый и последний разговор будет кратким и коснется лишь самого необходимого. С печалью и смирением я вижу заранее, что мы не сумеем понять друг друга. Когда до меня дошла весть, о которой мы говорим, я задал еще один вопрос. Зная лучше вашего, насколько могущественны враги вашей дочери, я спросил себя: «Как эта женщина сможет защитить своего ребенка, если она не смогла защитить самое себя?»

Принцесса закрыла лицо руками.

— Сударь, сударь, — воскликнула она сквозь рыдания, — вы терзаете мне сердце!

— Видит Бог, это не входило в мои намерения!