Травяной венок. Том 2 - Колин Маккалоу

– Я с удовольствием принимаю Бургунда, Авл Белае, но не потому что, беспокоюсь о тех солдатах. Я знаю, кто нанял их, – человек, у которого нет ни капли авторитета и который пытается создать себе репутацию. Сначала я подозревал Луция Корнелия Суллу, но тогда это было бы намного серьезнее. Однако если бы у консула были войска, чтобы послать их на мои поиски, они бы еще не успели достигнуть Минтурн. Эта компания была послана жаждущим прославиться частным лицом. Ну держись, Секст Луцилий!

– Мой корабль в твоем распоряжении до тех пор, пока ты не сможешь снова вернуться домой, – улыбнулся Белае, – капитан об этом знает. К счастью, его груз – фалернское вино, и оно будет только улучшаться все время, пока ты не сможешь выгрузить его. Мы желаем тебе всего наилучшего.

– И я желаю тебе того же, Авл Белае, и никогда тебя не забуду, – растроганно проговорил Гай Марий.

Так закончился день, принесший столько волнений; мужчины и женщины Минтурн стояли на пристани, пока корабль не скрылся за горизонтом, затем они всей толпой двинулись домой, чувствуя себя так, словно выиграли большую войну. Авл Белае шел последним, улыбаясь про себя, в последних лучах заката ему пришла в голову великолепная идея. Он найдет величайшего на всем полуострове из настенных живописцев и поручит ему запечатлеть историю Гая Мария в Минтурнах в серии огромных картин. Они украсят новый храм Марики, который будет сооружен в его любимой роще. Она была морской богиней, которая родила Латина, чья дочь Лавиния вышла замуж за Энея и произвела на свет Юлия, – так что она имеет особое значение для Гая Мария, женатого на Юлии. Марика была также покровительницей их города. Минтурны не совершали ничего более великого, чем отказ убить Гая Мария; и в грядущих веках вся Италия узнает об этом, благодаря фрескам в храме Марики.

С этого времени Гай Марий уже больше не подвергался опасности, хотя его странствия были долгими и изнурительными. Девятнадцать из двадцати беглецов соединились в Энерии и тщетно ждали Публия Сульпиция. После восьми дней ожидания они с грустью решили, что он уже не приедет, и отплыли без него. Из Энерии они отважно отправились в открытые воды Тусканского моря и плавали там, пока не достигли северо-западного мыса Сицилии, где бросили якорь в порту Эрицины.

Здесь, на Сицилии, Марий и надеялся остаться, потому что ему не хотелось рисковать, удаляясь от Италии дальше, чем это было необходимо. Хотя его физическое состояние было отменным, несмотря на всё, выпавшее на его долю, он сам сознавал, что с его мозгом дела обстоят не так благополучно. Во-первых, он забывал названия предметов, во-вторых, иногда слова, которые ему говорились, звучали для него, как варварский говор скифов или сарматов; в-третьих, он не реагировал на отвратительные запахи или принимал колыхание перед глазами рыбачьих сетей за повреждение собственного зрения; в-четвертых, он мог внезапно покрыться невыносимой испариной, или забыть, где находится. Наконец, у Мария испортился характер, он стал раздражительным, ему всюду мерещились пренебрежение и обиды.

– Что бы ни было в нас того, что позволяет нам думать, находись это в нашей груди, как говорят некоторые, или в наших головах, как уверяет Гиппократ, а я, лично, верю ему, потому что думаю с помощью моих глаз, ушей и носа, иначе почему бы им не находиться так же далеко от источника мысли, как они находятся от сердца и печени? – однажды, перескакивая с мысли на мысль, говорил он своему сыну, пока они дожидались в Эрицине аудиенции у правителя. Он говорил, запинаясь, яростно хмуря огромные брови, зачем-то постоянно их ощипывая. – Позволь мне начать снова… Что-то постоянно жует мой мозг, молодой Марий, и жует по кусочку. Я все еще помню прочитанные книги, и когда я заставляю себя, то могу думать правильно – могу руководить собранием и делать все, что я когда-то делал в прошлом. Но не всегда. И эти изменения происходят таким образом, что я их не понимаю. Временами я даже не сознаю этих изменений… Ты должен простить мне мои грубости и капризы. Мне надо сохранить умственные силы, потому что однажды я еще стану консулом в седьмой раз. Марта сказала, что это случится, а она никогда не ошибается. Никогда не ошибается… Я говорил тебе об этом, не так ли?

– Да, отец, ты рассказывал. Много раз, – ответил молодой Марий с грустью в голосе.

– А говорил ли я тебе, что она мне предсказала еще? Серые глаза молодого Мария внимательно обежали все вокруг и остановились на искаженном и помятом лице отца, с которого в эти дни не сходил яркий румянец. Молодой Марий тихо вздохнул, думая о том, сбился ли отец с мысли снова или в его сознании еще сохраняется ясность?

– Нет, отец.

– Ну так слушай. Она сказала, что мне не быть величайшим человеком Рима, что бы я ни сделал. Знаешь ли ты, кто, по ее словам, будет величайшим римлянином изо всех нас?

– Нет, отец. Но я хочу знать.

Даже луча надежды не зародилось в сердце молодого Мария; он понимал, что это будет не он. Сын великого Гая Мария слишком хорошо знал о собственных недостатках.

– Она сказала, что им будет молодой Цезарь.

– Ну и ну!

Марий изогнулся и хихикнул, неожиданно холодно и жутко.

– О, не беспокойся, мой сын! Он не будет им! Я никому не позволю быть более великим, чем я сам! Но в этом кроется причина того, почему я собираюсь утопить звезду молодого Цезаря на дне самого глубокого моря.

– Ты устал, отец, – молодой Марий вскочил. – Я заметил, что печали и трудности ухудшают твое самочувствие, и тогда ты устаешь. Пойди и поспи.

Правителем Сицилии был клиент Гая Мария Гай Норбан. В настоящее время он находился в Мессане по делам, связанным с попыткой, предпринятой Марком Лампонием, вторгнуться на Сицилию при помощи повстанческих отрядов луканиев и бруттиев. Посланный с приказом скакать как можно быстрее по Валериевой дороге в Мессану, курьер Мария вернулся назад с ответом правителя через тринадцать дней.

«Хотя я полностью сознаю свои клиентские обязанности перед тобой, Гай Марий, но являюсь также пропретором римской провинции, и считаю долгом чести ставить свои обязательства перед Римом выше своих обязательств перед патроном. Твое письмо прибыло после того, как я получил приказ сената, в котором мне предписывалось не оказывать тебе и другим беглецам никакой помощи. В настоящее время мне приказано поймать тебя и убить, если это возможно. Этого я, разумеется, делать не буду, и потому единственное, что в моих силах, – это приказать твоему кораблю немедленно покинуть воды Сицилии.

От себя лично желаю тебе всего хорошего и надеюсь, что ты где-нибудь найдешь безопасное убежище, хотя и сомневаюсь в том, что тебе удастся сделать это на римской территории. Я могу сказать тебе, что Публий Сульпиций был схвачен в Лаурентуме. Его голова выставлена на трибуне в Риме. Подлое дело. Но ты поймешь мое положение лучше, если я скажу, что голова Сульпиция была установлена на трибуне самим Луцием Корнелием Суллой. И вовсе не по приказу – он сделал это лично.»

– Бедный Сульпиций! – сказал Марий, смахнув с глаз слезы, затем расправил плечи и добавил: – Ну что ж, тогда мы отправляемся в путь! Посмотрим, как нас примут в провинции Африка.

Но там они даже не смогли высадиться на берег, поскольку правитель этой провинции также получил приказ сената, и единственное, что он смог сделать – это отправить их куда-нибудь еще, поскольку его служебные обязанности предписывали ему изловить и убить беглецов.

Тогда они поплыли в Русикады, служебный порт Цирты, столицы Нумидии. Этой страной правил царь Гиемпсал, сын Гауды, во многом достойный человек. Он получил письмо от Мария, когда находился вместе со своим двором в Цирте, недалеко от Русикад. Его нынешнее пребывание на троне ставило его перед огромной дилеммой, которая заставляла колебаться правителя Нумидии – Гай Марий возвел на трон его отца, и Гай Марий все еще оставался тем человеком, который мог лишить трона сына. Но Луций Корнелий Сулла также предъявлял претензии на свое превосходство в Нумидии.

После нескольких дней раздумий, он, с частью своего двора, переместился в Икосий, подальше от римского присутствия, и пригласил Гая Мария с его спутниками встретиться с ним там. Он позволил им сойти с корабля на берег и разместил их в нескольких комфортабельных виллах, предоставленных в их полное распоряжение. Гиемпсал часто принимал своих гостей в собственном доме, достаточно большом для того, чтобы можно было назвать его маленьким дворцом. Однако он был не настолько удобен, как главный дворец в столице, и поэтому царь вынужден был оставить там всех своих жен и наложниц, взяв с собой в Икосий только царицу Софонисбу и двух младших жен – Саламбо и Анно. Он был образован в лучших традициях эллинистических монархий, а потому не придерживался восточных обычаев и позволял гостям свободно общаться со всеми своими домочадцами – сыновьями, дочерьми, женами. К несчастью, это и привело к осложнениям.