Травяной венок. Том 2 - Колин Маккалоу

На рассвете сменился ветер, корабль изменил направление на сто восемьдесят градусов и поплыл в северо-западном направлении, подгоняемый ветром силой в три – пять баллов.

– С чего бы это? – брюзжа, спросил Мурций своего пассажира. – Нас гонит назад в Остию.

– Золото скажет, что – нет, Публий Мурций. А еще больше золота скажет, что ты направляешься в Энерию.

Мурций удивленно взглянул на Гая Мария, но соблазн получить золото был слишком велик, чтобы сопротивляться, так что матросы, внезапно исполнившись той же грустью, что и их хозяин, взялись за весла, как только большой четырехугольный парус был зарифлен.

Секст Луцилий – тот, что приходился первым кузеном Помпею Страбону, – надеялся быть избранным трибуном плебса в текущем году. Консервативный настолько, насколько того требовала его семейная традиция, он с оптимизмом смотрел в будущее, намереваясь Препятствовать всем и каждому из тех радикальных мужланов, которые также надеялись быть избранными. Но когда Сулла пришел в Рим и расположился в окрестностях Церолийских болот, Секст Луцилий оказался одним из тех людей, что были весьма удивлены таким внезапным вмешательством в их планы. Он отнюдь не возражал против действий Суллы, напротив, по его мнению, Сульпиций и Марий вполне заслужили того, чтобы их удавили, или – еще лучше – сбросили с Тарпейской скалы. Какое бы это было зрелище! – наблюдать, как большое тело Гая Мария, колыхаясь, летит вниз с остроконечной скалы. Каждый любил или ненавидел старого мерзавца, и Секст Луцилий как раз относился к тем, кто ненавидел. Если бы его спросили о причинах ненависти, он бы ответил, что без Мария не было бы и Сатурнина, а в более близкое время – и Сульпиция.

Разумеется, он разыскал очень занятого Суллу и заверил его в своей горячей поддержке, предлагая ему услуги в качестве трибуна плебса в текущем году. Но затем, когда Сулла превратил плебейское собрание в пустое место, надежды Луцилия временно потерпели крах. То, что беглецы были осуждены, позволило ему воспрять духом, но не надолго – до тех пор, пока ему не удалось обнаружить, что за исключением Сульпиция, не предпринимается абсолютно никаких попыток схватить остальных. Включая Гая Мария, большего негодяя, чем Сульпиций! Луцилий пожаловался на это верховному понтифику Сцеволе, но встретил холодный прием.

– Постарайся не быть таким тупым, Секст Луцилий, – сказал ему верховный понтифик. – Необходимо было удалить Гая Мария из Рима, но как ты мог вообразить, что Луций Корнелий хочет его смерти от своей руки? Если мы все осуждаем его действия против Рима, как ты думаешь отнесется подавляющее большинство к тому, что он убьет Гая Мария, независимо от того, по приговору это будет сделано или нет? Смертный приговор был вынесен потому, что у Луция Корнелия не было иного выбора, ему пришлось сделать так, чтобы беглецов осудили за измену в центуриях, а такое осуждение автоматически влечет за собой смертный приговор. Все, что хочет Луций Корнелий, – это Рим без Гая Мария! Гай Марий – это непременный атрибут Рима, а кто же в здравом уме согласится лишить его этого атрибута? А теперь ступай, Секст Луцилий, и больше не досаждай консулу такими глупостями!

Секст Луцилий ушел. Он больше не пытался увидеть Суллу. Он понял, что сказал Сцевола, – никто в положении Суллы не хотел бы отвечать за казнь Гая Мария. Но дело обстояло так, что Гай Марий был осужден за измену центуриями и находился на свободе до тех пор, пока не будет выслежен и убит. Он оставался явно безнаказанным! И сумел выйти сухим из воды! В таком случае, если он не окажется в Риме или в любом другом, большом римском городе, он мог делать все, что хотел, уверенный в том, что никто не решится предать казни «непременный атрибут»!

«Ну хорошо же, – думал Секст Луцилий, – ты со мной еще не рассчитался, Гай Марий! Я буду счастлив войти в учебники истории как человек, который пресек твою нечестивую карьеру.»

И с этой мыслью Секст Луцилий нанял полсотни бывших конников, причем задешево – немаловажная деталь в те времена, когда каждый нуждался в деньгах. И отправил их выслеживать Гая Мария. Когда они его найдут, то прикончат на месте за измену.

Тем временем собралась плебейская ассамблея и избрала трибунов плебса. Секст Луцилий выставил свою кандидатуру и был избран – плебсу всегда нравилось иметь одного или двух крайне консервативных трибунов – и вот отсюда-то полетели искры.

Поощренный своим избранием, но бессильный даже в своей новой должности, Секст Луцилий вызвал главаря своих наемников и имел с ними короткую беседу.

– Я один из немногих людей в этом городе, кто не испытывает особых денежных затруднений, – заговорил он, – а потому добавлю еще тысячу денариев, если ты принесешь мне голову Гая Мария. Только его голову!

Наемник, который за тысячу денариев охотно бы обезглавил всю свою семью, проявил неподдельную готовность.

– Разумеется, сделаю все от меня зависящее, Секст Луций. Я знаю, что старика нет к северу от Тибра, а потому начну искать его на юге.

Через шестнадцать дней после того, как корабль, ведомый Публием Мурцием, покинул Остию, он вошел в порт Цирцеи, находящийся менее чем в пятидесяти милях вдоль побережья ниже Остии. Матросы были измотаны, запасы воды исчерпаны.

– Извини, Гай Марий, но это необходимо было сделать, – заявил Публий Мурций, – мы не можем продолжать идти на юго-запад.

Гай Марий, не протестуя, кивнул:

– Необходимо так необходимо. Я остаюсь на борту. Его ответ показался слишком необычным Публию Мурцию, и он почесал затылок. И только на берегу он все понял. Все Цирцеи говорили о событиях в Риме и об осуждении Гая Мария за измену; если вне Рима такое имя, как Сульпиций вряд ли было известно, то Гая Мария знали повсюду. Капитан быстро вернулся на свой корабль.

Выглядя гнусным, но решительным, Мурций предстал перед своим пассажиром.

– Извини, Гай Марий, но я человек почтенный, судовладелец, и мое дело придерживаться установленного порядка и перевозить грузы. Никогда в своей жизни я не занимался контрабандой и не хочу начинать этим заниматься сейчас. Я всегда платил портовые налоги и акцизные сборы – и нет никого ни в Остии, ни в Путеолах, кто мог бы это опровергнуть. И то, что я не могу тебе помочь, кажется мне знаком богов, который они послали мне с этим ужасным несвоевременным ветром. Бери свои вещи, и я помогу тебе перенести их в шлюпку. Ты точно так же сможешь найти другой корабль. Я не скажу ни слова о твоем пребывании на борту, но рано или поздно мои матросы проговорятся. Если ты отправишься немедленно и не будешь пытаться нанять другой корабль здесь, с тобой все будет в порядке. Ступай в Таррацину или Кайету.

– Я благодарен тебе за то, что ты не выдал меня, – любезно отвечал Марий. – Сколько я задолжал тебе за мое путешествие сюда?

Но Мурций отказался от дополнительного вознаграждения.

– Того, что ты мне дал в Остии, вполне достаточно. А теперь, пожалуйста, уходи!

Между Мурцием и двумя рабами, сидевшими у левого борта, Марий ухитрился перелезть через борт корабля и спустился в шлюпку, в которую сел, выглядя очень старым и разбитым. Он не взял с собой раба или слуги, его хромота усилилась и Мурций вдруг почувствовал гордость за то, что более шестнадцати дней Марий был его пассажиром. И этот вечно жалующийся человек понял, что не может просто так высадить Мария. Поэтому он, в сопровождении двух своих рабов, вытащил шлюпку на берег к югу от Цирцей и прождал несколько часов, пока один из рабов не вернулся с нанятой лошадью и провизией.

– Мне очень жаль, – страдальчески сказал Публий Мурций после того, как он и два его раба подсадили Мария в седло, – я хотел бы помогать тебе и дальше, Гай Марий, но не смею. – Он заколебался, а потом вдруг выпалил: – Ты осужден за великую измену, пойми сам. Когда тебя поймают, то должны будут убить.

– Великая измена? – Марий задохнулся от гнева. – Perduellio?

– Ты и все твои друзья были осуждены центуриями и именно центурии приговорили вас.

– Центурии! – Марий изумленно покачал головой.

– Тебе лучше отправляться, – сказал Мурций, – удачи тебе!

– Пожелай лучше удачи себе, теперь, когда ты избавился от причины своих несчастий, – отозвался Марий.

Он пришпорил свою лошадь и рысью поскакал к роще. «Я правильно сделал, что покинул Рим, – думал Марий. – Надо же, центурии! Сулла решил искать моей смерти. А ведь сколько раз за последние двенадцать дней я называл себя дураком за то, что оставил Рим. Сульпиций был прав, и сейчас я убедился в этом. Теперь уже слишком поздно, чтобы поворачивать назад, и я должен постоянно твердить себе это. Оказывается я всегда был прав! Я даже не мечтал о центуриальном суде! Я достаточно хорошо знал Суллу и полагал, что он прикончит нас тайно. Но я не думаю, что он такой дурак, чтобы попытаться это сделать со мной! Однако, что знает он и чего не знаю я?»

Как только Марий заприметил жилье, он слез с лошади и пошел пешком. Езда верхом подвергала его слишком суровому испытанию, но лошадь была необходима, чтобы нести его небольшой запас золота. Как далеко он от Минтурн? Тридцать пять миль, если держаться Аппиевой дороги. Болотная деревушка была полна москитов, но зато находилась в уединенном месте. Зная, что молодой Марий отправился туда, он решил, что Таррацина подождет. Минтурны должны быть много лучше – большой, безмятежный, процветающий и почти нетронутый италийской войной город.