Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все чего-то ждали. Может, кто-то скажет нечто значительное, от чего всем станет легче.
Отсюда, от дома деда Сарапа, аал — как на ладони.
— Ребята, наверно, хариуса поймали. Я их на берегу видел, — сказал Агур.
Вернулись земные заботы. Завтра хоронить деда. Надо попросить в совхозе смирного коня. А может, машину дадут. Пару баранов зарезать придется — одним не обойтись…
— Чей же это мальчик? — Нони еще не разобралась, как тут все произошло.
— Какой? Ах, тот! Мать, видно, подучила звать Торая отцом, — высказал догадку Тиреек.
Агур покачал головой.
— Нет. Не так. Он сам себе отца выбрал. Мне Коста рассказал. Они как первый раз в дом забрались, тот пацаненок сразу на Торая показал: «Вот мой отец». И ходил к нему. То один, то с моим вместе…
— Найти бы его, — вздохнула Нони. — Он мне как родной брат стал.
— Да сегодня же найдем, — обрадовался Агур. — Коста его приведет.
— Отдать ему с матерью этот дом, — предложил Тодыл.
Шумели от порывов ветра тополя.
— Все кончилось, да? — В голосе Паюсы звучало горькое разочарование.
— Почему кончилось? Ничего не кончилось, Паюса. Ничего, — ободрил ее Тодыл.
Перевод с хакасского А. Китайника.
Николай Тюкпиеков
МУКЛАЙ САКАЕВИЧ
Я его часто встречаю, когда пасу овец. Ему за пятьдесят. Человек он на редкость молчаливый — слова из него не выжмешь. Будет рядом стоять, потягивать трубку и молчать. Как в рот воды наберет! С ним всегда три больших собаки, худющих — кожа да кости.
Как-то теплым зимним днем решил я, тоже ничего не говоря, около него постоять, Рысью к нему подскакал, слез с коня.
Поздоровались.
Он молчит, и я молчу. Наши отары на соседних полосах солому жуют.
Стоим рядом. Молчим. Изредка наши глаза встретятся — и только.
Я закурю — он закурит.
Смех берет, но терплю.
Минут сорок прошло. Молчим. Час протерпел — еще смешнее стало. Не выдержал, спросил:
— Твои собаки помогают овец гнать?
— Они за это деньги не получают.
— Зачем им деньги? Их кормить надо. Почему их впроголодь держишь?
— Много надо, чтобы их досыта накормить. Весной наедятся.
— Свежей травы, что ли? — я чуть не расхохотался, но удержался и сел на своего коня.
— Куда торопишься? — удивился Муклай Сакаевич. — Еще и не поговорили…
— У-у, так наговорился, что язык заболел!
Больше к нему не подъезжал. А Первого мая выпало мне пасти. Гляжу — Муклай Сакаевич с отарой. Поздравил его с праздником.
— Тебя тоже с праздником! — тепло так ответил.
Посмотрел я на его собак. Правда, жирные, гладкие стали, шерсть на них лоснится.
— Как разжирели!
— А я что говорил? Они только сусликов едят. Каждая собака штук по десять емуранок в день съедает, однако. В месяц трое больше семисот уничтожат. А за лето? Посчитай. Знаешь, сколько хлеба мои собаки сберегут?
Только теперь я по-настоящему узнал Муклая Сакаевича. Такой же он, как все, как другие чабаны. И одевается аккуратно. И поговорить может.
Перевод с хакасского А. Китайника.
НАСТОЯЩИЙ ДРУГ
Никогда не уставал, как сегодня. Утром дождь полил, как на ведра. Мои валухи перепугались, мечутся туда-сюда. С ног сбился, чтобы не разбежалась отара. А щенок мой куда-то запропал. Он хорошо сгоняет овец, и без него я быстро выдохся.
К обеду небо прояснилось. Из-за тяжелых, насквозь промокших серых туч выглянуло солнце и сразу осветило умытые долины. Валухов и усталого коня я оставил там, где сходятся две узкие лощины, а сам сел на бугорочке. Так хорошо, что и все мое утомление враз сняло. Жаворонки снова начали распевать свои бесконечные песни. Солнце, словно спохватившись, прибавило жару…
Валухи легли. И тут как раз прибежал щенок. Мокрый весь. Я его отругал. Он, будто сознавая вину, отошел в сторонку, растянулся, язык высунул, дышит часто. Тоже, значит, устал, набегался. Ладно. Я поел, а ему со зла даже маленького кусочка хлеба не дал. Он, помахивая хвостом и облизываясь, подполз ко мне.
— Вот тебе! — показал я ему кулак. — Знай: глупых и ленивых собак безо всякого суда кончают. Веревку на шею — и шубу долой. Понял? Уходи!
Щенок улегся, положил морду на передние лапы, с меня глаз не спускает. Глаза у него грустные — вот-вот заплачет. Жалко, конечно, его, но злость у меня на него еще не прошла. Я снял брезентовый плащ, сложил его, сунул под голову и заснул сладким сном.
Слышу сквозь сон — собака лает. Громко так! Открыл глаза — мой щенок заливается. Гавкает, рычит. Что такое? Вскочил, озираюсь по сторонам — никого не видно. А щенок лаем заходится. Глянул, на кого он так злобно кидается… Хасханах! Толстая, длинная гадюка почти рядом с тем местом, где я лежал!..
Я крепко обнял своего настоящего друга, приласкал и долго просил его, чтобы он не обижался. Если бы не щенок, что со мной могло случиться — даже подумать страшно…
Перевод с хакасского А. Китайника.
КРУПА
Питронча старательно прикрыл сеном мешок с крупой, которую набрал из вороха привезенного накануне корма для
