Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не застал нас Торай…
Положил перед Паюсой колодку и туесок.
— Возьми себе. Моя Хызина все равно не сможет сапоги шить — совсем слабая стала…
— Пойдемте к нам, отец Торая, — позвала Паюса.
Старые вещи были ей совсем ни к чему, но, чтобы не обидеть деда, взяла их, поднялась.
Далеко не ушла: услышала, как тяжело дышит приотставший Сарап, дождалась его.
— Постарели вы, отец Торая, постарели… Или с дороги сильно устали? — приговаривала Паюса, поддерживая старика под руку, а сама с жалостью думала, каким он был и каким стал. До самого переезда к дочери колхозный табун пас. Уже в больших летах, а полудиких жеребцов одним броском аркана с ног валил. Как жестока старость, что с человеком делает!..
* * *От дома Сарапа почти весь аал видать. Он растянулся по извилистому берегу речки Тогыр чул. За речкой — гора Кирим, обрывающаяся отвесной скалой в конце аала. Скала эта чем-то напоминает усталого путника, склонившегося над водой. А там, вдали, за повернутой головой горы, теряется в далекой синеве горизонт.
В ногах аала — нижней его части — большой луг, на котором виднеются первые, еще зеленые стога и копны сена. Правое — полосы пашен. А вверх по течению реки пологие холмы, поросшие березняком.
Тихо. Но если прислушаться, и с луга, и из-за холмов — отовсюду доносится сплошной нежный звон. Это и радостное щебетание птенцов, укрепляющих крылья в первом полете, и стрекот кузнечиков, и жужжание пчел, шмелей, всяких жучков, и шелест спелого разнотравья. Иногда, вместе с ветерком, доносится торжественный и мерный, надежный бас тракторов с дальних покосов.
К вечеру склоны Кирим-горы оглашаются блеянием овец. С камня на камень прыгают они, спускаясь к воде. На самой вершине, если присмотреться, как будто кто-то стоит и не шевелится. Это — обаа, груда жертвенных, священных камней, сложенных пирамидой в рост человека. Вернее сказать, прежде были они жертвенными и священными, а теперь точнее было бы назвать их памятными. Такие обаа можно увидеть на многих холмах, и каждое имеет свое название. То, что возвышается на Кирим-горе, тоже. Вместе со скалой, на которой сложены камни, зовут его Кюгиль, по имени девушки. Ей не было двадцати, когда она пасла отару в тысячу голов. Три года ходила за отарой в самое трудное время. Статная, сильная, красивая. А после вышла замуж за безногого, сильно обгоревшего на фронте солдата. Оба они и теперь живут в аале, ничем не приметные, старые уже. Кто говорит, что Кюгиль сама сложила это обаа во время войны, кто — иначе, но имя ее прилепилось и к священным камням, и к скале.
Там, на Кюгиль-скале, рядом с обаа, появился верховой. Наверное, оттуда, сверху, он смотрит, как отара спускается к чайлагу, летней стоянке. Оттуда, конечно, видно и стоящий в центре аала в оградке из стальных цепей четырехгранный памятник с пятиконечной звездой, венчающей это гранитное обаа. Если же подойти к памятнику ближе, можно прочитать высеченную на граните надпись: «Вечная слава героям, павшим в боях Великой Отечественной войны». На русском и хакасской языках сделана надпись. А под ней — фамилии и имена тех, кто не вернулся в аал с поля битвы. Среди них имена пяти сыновей Сарапа Байгажакова — Арапа, Маркиса, Сарапина, Кабриса и Торая.
Каждый, кто приходит сюда, долго стоит в молчании. Слова здесь ни к чему. Больше семидесяти имен мужчин и парней в этом скорбном списке. Даже не верится, что такой маленький аал смог послать на фронт столько сильных и смелых алыпов-богатырей, отдавших жизнь за счастье своего народа.
Изредка, в такт дыханию земли, позвякивает глухим и печальным звоном ограждающая памятник стальная цепь и как бы уносит воображение стоящих в безмолвии людей в тот мир, где уже не бьются сердца храбрецов, обессмертивших себя вечной славой и памятью. Сюда приходят родители и родственники погибших. Не раз бывал возле памятника и дед Сарап, но никто не осмелился сказать ему, что имя Торая — рядом с именами, его братьев.
* * *…Сарап сидел в переднем углу в доме Паюсы, как самый почетный гость. С уважением и сердечностью к старику собралась вся родня Байгажаковых — их немало в аале. Паюса хлопотала, угощая близких. В душе она гордилась, что бережет традиции семьи, своего рода, дома Охчына и Сыбоса. Если бы она и решилась выйти замуж, то только за кого-нибудь из Байгажаковых. Да не было больше в этом роду парней, не осталось никого в живых из ровни ей, а совсем молодые не годились в мужья. Сыбос не осудил бы ее, если вернулся. Издавна повелось, что вдова может снова выйти замуж только за родственника мужа. Но случай не выпал, и Паюса год за годом отыскивала причины, чтобы не ломать вдовью жизнь. Теперь ей было уже за пятьдесят, и даже мысли о новом замужестве не приходили в голову. Зато гордилась она сыном-инженером, который жил и работал на центральной усадьбе совхоза, гордилась трудолюбивым и уважаемым родом Байгажаковых, с которым свела ее судьба, а сегодня — и тем, что могла так гостеприимно принять всех родичей.
Гости тоже были довольны я всячески старались выказать уважение хозяйке за ее почтительность и внимание, за хранимую намять о погибшем Сыбосе.
Дед Сарап отошел от дорожной усталости, от разочарования, что опять не состоялась встреча с Тораем. Лицо его блестело, как начищенный медный алгай[34], и выражало полное довольство. Всем своим видом он как бы говорил: «Я рад быть с вами, дети мои. И я вовсе не зря приезжаю сюда. А Торая все равно дождусь. Раз он пообещал, — обязательно приедет». На расспросы дед часто отвечал невпопад, но с достоинством. Все понимали, что Сарапа подводят уши, а кое-кто тайком показывал, что-де и умом он, пожалуй, ослаб.
Между тем старик ушел мыслями
