Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

А через три дня:Чтобы было понятно, и в тоже время, чтобы обойтись без обыденщины, расскажу анекдот в тему, причём в двух сериях.

Над Африкой, районом, где проживали дикие племена, разбился самолёт. Все погибли, осталась в живых одна стюардесса, которую взял своей очередной женой вождь местного племени. Конец первой серии.

Вторая серия. Через три дня вождь собирает своих воинов и спрашивает их:

- О, мои храбрые воины, помните, как в позапрошлом году крокодил откусил мне ногу, плакал ли я тогда?

- О, великий вождь, ты не плакал тогда! - отвечали воины.

- А когда в прошлом году тяжеленный бегемот наступил мне на живот, плакал ли я тогда?

- О, великий вождь, ты не плакал и тогда! - отвечали воины.

- А теперь я плачу, плачу, когда писаю!

Теперь ясно, что со мной случилось через три дня? Если не ясно, то дополняю сказанное ещё одним анекдотом.

- Всё течёт, всё меняется! - сказал философ.

- Всё течёт, но ничего не меняется! - возразил больной одной неприличной болезнью, называемой 'гусарским насморком', 'путешественником', 'триппером', 'гонорреей' и мало ли ещё как:

Одним словом, мне не хватило всех бед, которые со мной приключились, и я получил в наследство от Дмитрия Васильевича этот гусарский насморк, будь он неладен (и Васильич, и насморк!). Хотел, было, набить Натахе лицо, но пожалел - своя, всё-таки:

Дальнейшие приключения

И вдруг:Наконец, должно же нам хоть в чём-то повезти - Наташе объявили, что ей выделили квартиру и нужно срочно, за день или два заселяться. Квартира была двухкомнатной с одной проходной комнатой, совмещёнными удобствами и крохотной кухней в пятиэтажной 'хрущёбе' на последнем этаже. Но считалось, что и это отлично.

Перевозить было практически нечего, вся обстановка в комнате была 'казённой', но была одна загвоздка. Наташа никак не могла найти слов, чтобы сказать мне об этой загвоздке. Но, наконец, нашла слова, и вот в чём оказалось дело.

Будучи дамой ленивой, Наташа не выходила вечером, ночью и утром в туалет, который находился в конце коридора, и делала свои дела (естественно, не очень серьёзные!) в комнате в баночки. Баночки затем сливались в трёхлитровые баллоны из-под сока; они закупоривались полиэтиленовыми крышками и хранились под кроватью и в шкафу. Баллонов было таких около двадцати, и их надо было ликвидировать, чтобы 'сдать' комнату и получить разрешение на въезд в квартиру.

Но как эти баллоны с желтоватой жидкостью пронести незаметно через весь коридор, чтобы пронырливые студентки ничего не заметили? Я на минутку задумался и нашёл-таки решение. Мне его подсказала загадка, которую я немедленно загадал Наташе.

- Наташа, а у какой нации есть такая фамилия - Мачабели?

- Да грузинская это фамилия, такой писатель был или артист, не знаю, - без энтузиазма ответила Наташа.

- А фамилия Мачасини - это у какой нации?

- Итальянская она, а в чём дело?

- А дело, моя дорогая, в том, что была 'моча бели', а теперь будет 'моча сини', и ни один студент не догадается! Беги за чернилами!

Наташа 'мухой' слетала в институт и принесла пузырьков десять синих чернил для авторучек с кафедры. Мы откупоривали баллоны, заливали туда пузырьки чернил, а потом несли баллоны с тёмно-синей жидкостью сливать в туалет. Студентки таращили глаза, но ничего понять не могли. Наташа сама призналась одной из них, что красила постельное бельё в синий цвет - так сейчас модно - а теперь сливает отработанную краску.

Так или иначе, комнату мы сдали, положили жалкие пожитки Наташи в чемодан и принесли его в квартиру, которая была неподалёку. Вторым рейсом мы зашли в спортмагазин и купили надувной матрас с подушками. По дороге взяли выпивку и закуску. Отметили вселение, надули матрас и заснули. Ночью, потихоньку сталкивали друг друга с узенького матраса, так как вдвоём на него не помещались. Назавтра пришлось покупать ещё один.

Начало моей 'течки' совпало с нашим вселением на новую квартиру. О том, чтобы лечить позорную болезнь в городском диспансере, даже и разговора не могло быть. Как говорил мне наш ректор, Тольятти - городок маленький, и назавтра всё 'интересненькое' будет известно повсеместно. Поэтому Наташа позвонила в родной город Казань и переговорила со своей знакомой медсестрой о нашей обоюдной проблеме.

- Миллион бициллина в мышцу сейчас и сто тысяч - через месяц. По пачке тетрациклина и норсульфазола в день в течение недели. От выпивки в период лечения воздержаться! - пробубнила мне Наташа советы медсестры.

Мы дружно посмеялись над последним советом 'учёной' медсестры, но шприц и пузырьки с бициллином купили. Уколов, естественно, никто из нас делать не умел, знали только, что их делают в ягодицу. Прокипятили шприц (тогда одноразовых не было!), положили его на блюдечко остывать, а сами для храбрости 'приняли'. От страха нас бил колотун, уколов мы оба очень боялись, тем более от таких непрофессиональных 'медиков'.

Я раскрыл пузырёк с бициллином, это оказался порошок. Как же его колоть, если он порошок? Решили разбавить кипячёной водой. Высыпали два миллиона единиц бициллина на блюдце (а это оказались все десять пузырьков!), разбавили рюмкой воды и размешали ложкой. Получилась каша. Налить больше воды - тогда в шприц не поместится. А так - эта каша и не засасывается!

Вынул я поршень из шприца и ложкой заложил туда кашеобразный бициллин. Затем вставил поршень, надел иглу и приказал Наташе: - Ложись! Да не так, перевернись на живот, я же укол делать буду, а не то, что ты подумала!

Она заверещала, и, дрожа всем телом, стащила с себя трусы и легла на матрас лицом вниз.

Резким движением я воткнул иглу в ягодицу и начал давить на поршень. Лекарство не шло через иглу! Наташа начала издавать стоны, совсем как при половом акте. Я пристыдил её: она замолкла, положив себе в рот пальцы и прикусив их. Взяв шприц левой рукой, я со всех сил надавил на поршень правой. Наташа взвизгнула, кончик шприца выскочил из иглы и лечебная 'каша' брызнула во все стороны. Мы все оказались, как в извёстке.

Тогда я вынул иглу из ягодицы моей пациентки. Чтобы успокоиться, мы выпили ещё, и на сегодня опыты решили прекратить. Даже мыться от 'извёстки' не стали - отложили на утро. Легли сперва на один матрас, сделали 'дело', потом я перелёг на свой. Снились кошмары.

А назавтра у меня был интересный день - доклад на расширенном Учёном Совете о моей диссертационной работе. Расскажу поподробнее. Желая реабилитировать себя, я как-то зашёл к ректору и попросил его устроить 'слушание' моей докторской диссертации на Учёном Совете института. Конечно, диссертационного (специализированного) Совета у нас не было, но, во-первых, я получил бы выписку об апробации работы, а во-вторых, общественность института узнала бы, что я не только пьяница и развратник, но и 'большой русский учёный'.

А ректор предложил мне доложить работу на так называемом расширенном заседании Совета - в актовом зале с приглашением всех желающих. Фолиант мой отдали на рецензию 'внутреннему' оппоненту, заведующему кафедрой 'Теория машин и механизмов' - Жоресу Самойловичу Равве, наиболее 'продвинутому' учёному института в технических науках. Плакаты для доклада у меня были - частично из Грузии, а частично изготовленные здесь между выпивками.

И вот мой доклад должен был состояться именно завтра в 1600, когда утренние занятия будут уже закончены. Крупное объявление было заранее вывешено в вестибюле. Наташа помогла мне собрать плакаты и донести их в двух рулонах до института - листов-то было около сорока.

Но это была не основная трудность, я бы даже сказал, проблема. А проблема состояла в моей болезни, именно в том, что 'всё текло, но ничего не менялось'. Недостаточно опытная в этих делах Наташа, даже посоветовала мне воспользоваться презервативом, но я с гневом отверг эту глупую идею. Представляете себе, если эта штука, наполнившись, слетит со своего места и выпадет наружу через брюки прямо на пол! Это перед залом! Вот и будет причина устроить следующий суицид! Решил надеть несколько пар трусов, а сверху - тугие плавки и спортивные шаровары. Авось пронесёт!

Мы с Колей Мокиным развесили плакаты по стенам, а тем временем народа собрался полный зал. Такого аншлага я не ожидал! В зале были представители даже кафедр, далёких от технических наук. Видел и моих коллег по залу штанги, даже видел ту даму с кафедры философии, которую Поносян связывал с отдыхом ректора в Кисловодске. А Лена Абросимова привела свою подругу с кафедры - Тамару, яркую красавицу с иссиня-чёрными волосами и голубыми глазами.

Дело в том, что Тольятти тех лет был городком в глухой провинции, куда даже железная дорога не подходила. И любое событие, приезд даже самого 'замшелого' артиста из Москвы, вызывали громадный интерес и аншлаги.

Помню, мы с Наташей еле достали билеты в наш Дом Культуры, где должен был выступать какой-то никому не известный певец из Москвы. Народ толпился даже в проходах, не говоря уже об откидных местах и балконе. Но мы сидели в первых рядах - билеты ведь взяли по блату. А певец-то вышел весь пьяненький, пускал петухов, а в довершении всего свалился в оркестровую яму. Мы его всем залом тащили оттуда, даже я участвовал в этом - помогал 'выкатывать' его из ямы снова на сцену. Дело-то для штангиста привычное!