Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

Так случилось и со мной. Меня разбудил луч заходящего за снежный горизонт огромного красного солнца. Я понял, что наступил вечер, а перспектив - никаких. Пить водку не хотелось, я был сыт ею по горло. Впереди - пустота, чёрная дыра, сплошная энтропия!

Я привстал с постели, случайно потянув за собой простыню. Обнажился край грязно-серого матраса с огромной иссиня-чёрной печатью 'ТФКПИ'. Я догадался, что это 'Тольяттинский филиал Куйбышевского политехнического института' - матрас был старый, ещё тех времён, когда наш Политехнический был филиалом.

- Ну и занесло же меня! - с ужасом подумал я и похолодел от этой мысли. - Москва, Тбилиси, теперь вот этот филиал: А дальше что? Дальше - ничего!

Я резко поднял голову и оглядел верх комнаты. Над окном с видом на уже зашедшее солнце проходила труба водяного отопления. Я выдернул из моего пальто кожаный пояс, просунул его конец в пряжку, образовав подобие петли, и забрался на подоконник. С этой высоты я увидел самый верхний краешек заходящего за снежный горизонт Солнца.

- Успеть, успеть! - забеспокоился я, и, лихорадочно стал завязывать узлом конец пояса на горячей железной трубе. - Успеть, пока не зашло! - бессвязно бормотал я, спешно просовывая голову в петлю. - Успеть! - как в бреду проговорил я, прыгая с подоконника.

Рывок за шею, затем - темнота в глазах, и вот я уже ощущаю себя лежащим на полу с петлёй на шее. Я взглянул на трубу - на ней торчал, завязанный узлом конец пояса. Порвался, порвался Танин пояс, не дал мне повисеть вволю! Я встал на колени и повернул петлю на шее оборванным концом вперёд. Пояс лопнул по косому шву; было заметно, что он сшит из мелких кусочков кожи и играл лишь декоративную роль. Воспользуйся я брючным ремнём, вынули бы меня из петли ещё не скоро:

Резкий стук в дверь прервал мои мысли; я, пошатываясь, подошёл к двери и отпер её ключом, торчащим из замка. В дверях стоял незнакомый молодой человек интеллигентной наружности.

- Меня зовут Геной, я живу в комнате под вами. У вас падало на пол что-нибудь тяжёлое? Гена взглянул на мой оригинальный галстук, на оборванный кусок пояса на трубе и всё понял. Он вошёл в комнату и затворил за собой дверь.

- Вы разрешите мне пригласить вас к нам на чай? Я живу с женой Леной и сейчас у нас в гостях ещё одна дама. Уверен, что вам сейчас необходимо развеяться. Только, пожалуйста, снимите этот ваш ужасный галстук!

Глупо улыбаясь, я снял 'галстук', бросил его на койку и пошёл за Геной. По дороге Гена сообщил мне, что он меня знает - что я новый доцент с теоретической механики, и что дама, которая у них в гостях, тоже живёт в нашем общежитии - она доцент с кафедры химии.

Мы зашли в комнату Гены, где за столом пили чай две женщины - одной лет двадцать, другой лет на десять больше. Я представился дамам и сказал, что у меня со стены свалилась тяжёлая полка с книгами и чуть было не зашибла меня.

- Я - Лена, - сообщила молодая женщина, работаю на 'Иностранных языках', а это - и она кивнула на женщину постарше - Наташа Летунова, она работает вместе с моим мужем на 'Химии'.

- Выпейте чаю! - предложила она.

- А как насчёт водки, у меня есть бутылочка? - осторожно спросил я.

Лена замотала головой, а Наташа заинтересованно посмотрела на меня огромными голубыми глазами и ответила неожиданной фразой:

- С большим и толстым удовольствием!

Голос у Наташи был низкий и хрипловатый. Мы встретились с ней взглядами, и я понял, что она - наш человек! Я сбегал наверх за бутылкой и 'мухой' спустился вниз. Лена достала из шкафа два яблока и нарезала их; поставила три рюмки - мне с Наташей и Гене, сама она не пила совсем.

- Давайте выпьем мой любимый тост - за жизнь! - предложил я, - по-еврейски это звучит так - 'лехаим!'.

Гена внимательно посмотрел на меня, хитро улыбнулся и пригубил рюмку. Наташа выпила залпом; я медленно и с удовольствием отхлёбывал водку - в голове у меня был ураган. Лена захлопала в ладоши и спросила, не еврей ли я (потом я узнал, что она сама - еврейка)?

- Учусь этому! - загадочно ответил я.

Гена весь вечер допивал свою рюмку, а остальное выпили мы с Наташей. По её реакции на знакомство со мной, я понял, что 'встретились два одиночества'. Она стала называть меня 'Нури', а я, её - 'Натой'. Вскоре она захотела спать и попросила проводить её; я заметил, что Наташу сильно 'вело'.

Провожать оказалось недалеко - она жила на первом этаже в конце коридора. Наташа отперла дверь, и, отворив её, быстро протолкнула меня в комнату, видимо, чтобы не заметили студентки. Затем она заперла дверь уже изнутри, но свет зажигать не стала. Достаточно света проникало через два окна, завешанные газетами. Наташа без обиняков обняла меня за шею и поволокла к постели, которая уже была разобрана. Всё это казалось мне какой-то фантастикой или сном, но я решил, что так, видимо, это и должно быть - судьба!

- Делай со мной, что хочешь, но только обещай, что не будешь звать меня замуж! - прошептала мне прямо в ухо Наташа, когда мы уже фактически выполняли супружеские обязанности.

- Торжественно клянусь - не буду! - прерывисто дыша, обещал я.

Интуитивно я почувствовал, что уже скоро Наташа собирается нарушить тишину, и прикрыл ей рот ладонью. Звуки получились сильно приглушёнными.

- Проклятые студенты! - успела только, задыхаясь, прошептать Наташа, как ей пришлось 'глушить' уже меня.

И вот мы как рыбы, вытащенные из воды, лёжа на спинах, пытаемся дышать, беззвучно открывая рты. Студенты, вернее, студентки не дремлют! Им интересно всё, чем занимаются их доценты! В голове моей всё постепенно 'устаканилось'.

- Да, висеть бы мне сейчас с вываленным набок языком, не порвись пояс! - не давала мне покоя эта одна-единственная мысль. - Никаких суицидов больше, что бы ни случилось! - поклялся я сам себе. Заклялась, как говорят, свинья на помойку не ходить!

Предательства

Время от времени я заходил-таки на кафедру, чтобы сотрудники меня не забывали. Кроме преподавателей на кафедре работали три лаборанта - женщина-секретарь, жена доцента с соседней кафедры, а также двое мужчин - безногий ветеран войны Менадр Евстратович Олеандров (Поносян постоянно путал и называл его 'Олеандр Менандрович'), и молодой, чрезвычайно мрачный и молчаливый парень - Коля Мокин - пришедший только что после армии.

Когда на кафедре было много сотрудников, я веселил их анекдотами, которых помнил множество. Народ хохотал, только один Коля Мокин сидел молчаливый и мрачный, даже не улыбался, хотя анекдоты внимательно выслушивал. Но вот я перешёл к анекдотам на армейскую тематику. Рассказываю один из них: 'Солдат, слушающий анекдот, смеётся три раза: когда рассказывают, когда поясняют, и когда доходит. Офицер смеётся два раза: когда поясняют и когда доходит. Генерал смеётся только один раз: когда поясняют - до него не доходит!'.

Ну, все посмеялись, а Коля всё сидит мрачный, сдвинув густые брови, о чём-то думает. Прошло минут пять, все уже забыли об анекдоте, как вдруг стены кафедры сотряс громоподобный смех Коли, чего раньше от него никто и не слышал.

- Ха, ха, ха! - громко смеялся Коля, а потом, закончив смеяться, отчётливо сказал: - Да, Нурбей Владимирович, вы не лишены чувства юмора!

На этот раз стены кафедры сотряс коллективный гомерический смех всех сотрудников, длившийся так долго, что к нам в дверь стали заглядывать из коридора. Когда я уходил, Григорий Арамович, провожая меня до вестибюля, сказал напоследок:

- Как весело с тобой, будто находишься в родном Ереване! Зашёл бы в гости, так хочется выпить с кавказским человеком!

Мне и самому хотелось выпить с коллективом - Абросимовы (это Гена и Лена) почти не пили, а вдвоём с Наташей пьянствовать скучно, хотя мы и делали это каждый день. И я спросил у Поносяна, можно ли мне прийти с подругой из нашего же вуза, на что получил резко положительный ответ. Когда я сообщил Наташе, что мы приглашены к Поносяну в гости, она отнеслась к этому настороженно.

- Ты хорошо его знаешь, ведь к выпивке у нас в институте особое отношение - почти сухой закон?

Я слышал, что 'дядя Абраша' нетерпимо относится к пьянству, на партсобрании разбирали даже чьё-то 'персональное дело' за выпивку - об этом гласило объявление в вестибюле. Но мы ведь идём к кавказцу, почти к родственнику!

Заложив три поллитровки в карман кожаного пальто, подпоясавшись отремонтированным поясом, и взяв под руку мою Наташу, я отправился в гости к Поносяну. Он жил, как я уже говорил, в преподавательском общежитии, но как оказалось, в одной комнате с другим доцентом, молодым и общительным Гавриловым с кафедры философии.

Мы перезнакомились друг с другом, я вытащил три бутылки из одного кармана, что поразило хозяев, и мы начали выпивать. Почему-то Поносян после первой же рюмки пить отказался - привык, говорит, к вину, да и вообще сегодня печень побаливает. Наташу это опять же насторожило, но я шепнул её на ухо: - больше останется!

Пили, в основном, я с Гавриловым, да и Наташа - чуть-чуть. Как поётся в песне, 'выпили мы пива, а потом - по сто, а затем начали - про это и про то!' Коснулись мы того, что в институте - одни евреи. Поносян заметил, что почти все заведующие кафедрами - евреи, что нам здесь ничего не светит; он сам, например, собирается получить квартиру и снова тут же вернуться в Ереван.