Каторга - Влас Дорошевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он попался на убийстве вдовы-дьяконицы. Желая узнать, где спрятаны деньги, Широколобов пытал свою жертву. Отрезал ей уши, нос, медленно, по кусочкам, резал груди. Широколобова привезли на Сахалин на пароходе "Байкал" прикованным железным обручем, за пояс, к мачте.
Это был единственный человек, с которым нашел возможным подружиться в тюрьме Пащенко. Вместе они и отковались от тачек и совершили побег, разломав в тюрьме печку.
Они ушли в ближайший рудник и скрылись там. Каторжане и поселенцы должны были таскать им туда пищу.
Должны были, потому что иначе Пащенко и Широколобов вышли бы и натворили ужасов.
Но их местопребывание было открыто.
На дереве, около входа в одну из штолен, почему-то болталась тряпка. Это показалось странным начальству. Не примета ли? Была устроена облава, но предупрежденные Пащенко и Широколобов ушли и перебрались в дальний Владимирский рудник.
Там они скрывались точно так же.
Однажды, перед вечером, надзиратель из бывших каторжан, кавказец Кононбеков, вышел с ружьем, как он говорит: "поохотиться, нет ли беглых".
Идя по горе, он услыхал внизу в кустах шорох. Это Пащенко и Широколобов вышли из горы.
Кононбеков приложился, выстрелил на шорох. В кустах раздался крик. Какая-то тень мелькнула из кустов.
Кононбеков бросился в кусты. Там лежал при последнем издыхании Пащенко. Пуля угодила ему в темя и пробила голову. Пащенко "подергался", как говорит Кононбеков, и умер. Широколобов бежал.
Все, что было найдено при Пащенко, это его "бродяжеская записная книжка", лежавшая в кармане и теперь залитая его кровью.
Потом эта книжка была передана мне.
Пащенко был высокий, статный, красивый мужик, лет сорока пяти, с большой окладистой бородой, спокойным, холодным, "строгим" взглядом серых глаз.
Все, что осталось от этого страшного человека, - книжка.
В нее безграмотными каракулями Пащенко вписывал то, что ему было нужно, что его интересовало, к чему лежала его душа, - все самое для него необходимое.
В ней заключается бродяжеский календарь с двадцать пятого августа, когда Пащенко ушел. Пащенко зачеркивал проходившие дни. Последним зачеркнуто было тридцатое сентября. Первого октября он был убит.
Затем идет:
- "Маршрут. От Сретенска Шилкино - 97 верст, Усть-Кара - 115" и так далее.
Затем идет несколько каких-то адресов:
- "Иван Васильевич Черкашев, на Новом базаре, лавочка; Никита Яковлевич Турецкий, угол Гусьевской и Зейской, собственный дом" и так далее.
Люди ли, у которых можно остановиться, или намеченные места где можно "поработать".
Затем идут, на первый взгляд, странные, но в тюрьме очень необходимые сведения:
- "Посредством гипнотизма можно повелевать чужим умом, то есть мозгом".
- "Затменье солнца двадцать восьмого июля 1896 года".
Список всех министерств:
- "В России монастырей 497: мужских 269, женских 228".
- "Швеция и Норвегия - два государства, под влиянием одного короля. Занимает "Скандинавский" полуостров. Пять миллионов жителей. Столица Швеции - город Стокгольм и Норвегии - "Христиания"".
Также описаны все европейские государства, какой город столичный, и где сколько жителей.
Далее идут сведения о "китайской вере".
- "Фво, китайский бог, рождался 8000 раз по-ихнему суеверию. Аканг-Белл - бог меньший, то есть малый бог, низшего неба. Чушь".
Сведения, казалось бы, бесполезные, но нужные, прямо необходимые для человека, который хочет играть "роль" в тюрьме.
Тюрьма, как и все русское простонародье, очень ценит "точное знание".
Именно точное.
- Сколько в Бельгии народу?
- Пять с половиной миллионов.
Именно "с половиной". Это-то и придает солидность знанию.
Народ - мечтатель, народ не утилитарист, народ наш, а с ним и тюрьма, с особым почтением относятся к знанию не чего-нибудь житейского, повседневного, необходимого, а именно к знанию чего-нибудь совершенно ненужного, к жизни неприменимого. И, кажется, чем бесполезнее знание, тем большим оно пользуется почтением. Это-то и есть настоящая "мудрость".
Вращаясь среди каторжан, вы часто нарываетесь на такие вопросы:
- А сколько, ваше высокоблагородие, на свете огнедышащих гор, то есть волканов?
- Да тебе-то зачем?
- Так, знать желательно. Потому, как вы ученый.
- Ей-Богу, не знаю.
- Огнедышащих гор, то есть волканов, на свете 48.
Потом, один на один, вы можете сказать ему:
- Все-то ты, братец мой, врешь. Кто их все считал?
Но при тюрьме остерегитесь. Дайте ему торжествовать. На этом покоится уважение к нему тюрьмы, на его знаниях, и теперь, когда он даже ученого барина зашиб, уважение к нему еще более вырастает. Не бросайте же его под ноги этим людям, которые, как и все, терпят, но не любят чужого превосходства.
Среди всех этих необходимых, чтобы играть в тюрьме роль, сведений разбросаны стихи.
По словам каторжан, покойный Пащенко очень любил стишки, и те, которые ему приходились по душе, записывал.
Что же это была за поэтическая душа, которая жила в человеке, совершившем тридцать два убийства?
Убийца любил только жалостные стихи. Полные грусти и жалоб.
Жалоб на судьбу, на несовершенства человеческой природы:
"Подсеку ж я крылья
Дерзкому сомненью,
Прокляну усилья
К тайнам провиденья...
Ум наш не шагает
Мира за границу,
Наобум мешает
С былью небылицу"
Этот фаустовский мотив сменяется жалобою на несправедливость, царящую в мире:
"Мелкие причины
Тешились людями,
Карлы - властелины
Двигали мирами.
Райские долины
Кровью обливались,
Неба властелины
В бездну низвергались".
Полные жалоб Кольцовские стихи больше всего приходятся ему по сердцу, и он списывает их в книжку.
Как всякий "настоящий преступник", он жалуется на все и на вся, кроме себя, - и ему приходится особенно по душе такое стихотворение:
"Вы вновь пришли, друзья и братья,
С мольбой: "Прости и позабудь"
И вновь сжимается в объятья
От ласк отвыкнувшая грудь.
Но где же были вы в то время,
Когда я был и наг и бос,
Когда на слабых плечах бремя
Работы каторжной я нес?
Где были вы, когда печали,
Как злые коршуны во тьме,
На части сердце разрывали
В безлюдной, страшной тишине?
Где были вы, когда в смущенье
Я выступал на новый путь,
Когда нуждалась в ободренье,
Как нищий в хлебе, эта грудь?
Где были вы, когда чрез меру
Я настрадался от врагов,
И, наконец, утратил веру
В святую братскую любовь?"
Это стихотворение так понравилось Пащенко, что он и сам под ним подписался: поставил букву "Ф." - инициал своей настоящей, не бродяжеской, фамилии.
И только одно бодрое стихотворение, дышащее презреньем к людям, быть может, за это-то презрение и понравилось Пащенко:
"Не бойся жизненных угроз.
Не надрывай напрасно груди,
Не проливай напрасно слез,
Их осмеют надменно люди.
Не бойся нужд, не бойся бед,
Не бойся тяжкой, скорбной доли,
Сноси людское зло и вред,
Не преклоняй своей ты воли,
Навстречу разных неудач,
Борись с судьбой во что б ни стало.
Не падай духом и не плачь,
В унынье толку, друг мой, мало"...
Такие стихи записаны в маленькой, залитой кровью, записной книжке человека, который любил поэзию и убил тридцать два человека.
Такие стихи отвечали мотивам, звучащим в его душе.
Такие стихи он читал и перечитывал, отдыхая от одних убийств и готовясь к другим.
Разве он не обладал поэтической душой?
II
Поэт-убийца. П-в - поэт-декадент. Хотя этот малограмотный человек, конечно, никогда и не слыхал о существовании на свете декадентов.
Среди массы стихотворений, переданных им мне, часто странных по форме, попадаются такие сравнения. Он пишет:
"Куда бежишь и что найдешь ты в бледном сердце,
Когда багровые от крови мысли
Зелеными глазами поглядят?"
С П-вым я познакомился на Сахалине, в сумасшедшем доме, где он содержится.
Он не то чтобы сумасшедший в общепринятом смысле слова. Он от природы таков: он болен moral insanity. Оставаясь на свободе, он совершал беспрестанно массу преступлений, всегда гнусных, скверных, часто говоривших об удивительной извращенности натуры.
П-ву лет под сорок.
Предмет его ненависти - прокурор, который обвинял его в первый раз.
Он не может хладнокровно вспомнить об этом прокуроре, не может ему простить выражения:
- Ломброзовский тип.
А между тем П-в мог бы служить прямо украшением известного атласа Ломброзо.
Торчащие уши - совершенно без мочек. Удивительно ярко выраженная асимметрия лица. Глаза различной величины и неровно посажены, - один выше, другой ниже. Нос, губы, - все это словно сдвинуто в сторону. Два совершенно различных профиля. Приплюснутый назад низкий лоб. Страшно широкоразвитый затылок.
Более яркой картины вырождения нельзя себе представить.
