Зарница - Сергей Александрович Милушкин

Москве 15 октября 1984 года, они не просто в тридцати семи километрах к западу от нас, они в сорока трех годах. Они там, далеко, в пучине лет, и мы бы, наверное, никогда бы не узнали, куда именно они попали, если бы не эта фотография. Сейчас военные и милиция прочесывают территорию воинской части, возможно, остальных детей заперли где-то и уже начато расследование с целью выяснить кто и куда их мог увести. Сначала они подумают, что это игра. Дети решили с ними поиграть в продолжение «Зарницы». Потом они решат, что дело несколько серьезней, но никто особо волноваться не будет. Сами подумайте, куда могут пропасть дети из охраняемой по периметру воинской части? Но время будет неумолимо идти, вечер на носу, дети должны возвращаться — довольные и счастливые по домам, ведь завтра в школу, а поиски не привели практически не к каким заметным результатам. Тогда они придут к выводу, что кто-то… возможно, сопровождающий детей или человек внутри воинской части решил пойти на преступление, чтобы… получить выкуп… или же это… маньяк. Я гонялся за ним там, а теперь… — мужчина осекся.

— Что значит — там? — быстро спросила Маша, глядя ему прямо в глаза.

— Там, значит, там, — отрезал он и замолк. — Что спрашивал милиционер, который к вам приходил?

Голова ее шла кругом, она не понимала, что вообще происходит. Одно было ясно — ее ребенок в опасности. Однако отец Лены… кем бы он ни был, вдруг показался ей более человечным, нежели холодная глыба без эмоций. Что-то в нем было такое… он будто бы знал, что делал и это давало ей пусть небольшую, но надежду. От него исходила уверенность — то, чего ей сейчас не хватало больше всего.

— Он спрашивал про магнитофон, — вдруг сказала она, вспомнив, что как только она рассказала про странные записи, милиционер сразу засобирался и ушел. — Я рассказала ему, что слышала запись… где какой-то мужчина будто бы говорит Вите, что ему нужно пойти в какой-то подвал и там что-то сделать… я точно не помню, что именно, но… это показалось мне странным. Я всю ночь тогда не спала, на утро заставила Витю прокрутить запись, но ничего подобного там не обнаружилось.

Мужчина улыбнулся. Впервые.

— Молодец ваш парень. Хорошо скрывает улики…

— Что⁈ Какие еще улики?

Он опять не ответил на ее вопрос.

— А тот голос на записи не показался вам знакомым? Хоть немного…

Сидя на полу, спиной к теплой батарее, Маша вдруг почувствовала себя маленькой девочкой и как-то удивительно легко погрузилась в тот вечер, когда Витя куда-то подевался, а она случайно задела кнопку воспроизведения и из колонок раздалось сначала шипение, а потом ГОЛОС, который заставил ее вздрогнуть.

ОНА СРАЗУ ЕГО УЗНАЛА.

И минут пять сидела, пораженная, перебирая в голове варианты — кто бы это мог быть кроме… НЕГО. Кроме ее сына. Только не того мальчугана, который умчался неизвестно куда, не оставив даже записки, и получит трепки по возвращении, а другого — повзрослевшего, опытного, пережившего и повстречавшего много чего на своем пути, но — сердце не могло ей соврать, оставшегося тем же Витей, любознательным непоседой со звонким голосом и ямочками на щеках.

ЭТО БЫЛ ОН.

— Немного… — тихо ответила она.

Он вдруг опустился на пол спиной к батарее около нее и вздохнул.

— Я так и знал.

— Это плохо? Он куда-то вляпался? — спросила дрожащим голосом Маша.

— Вляпался? Можно и так сказать, но это совсем не то, что вы думаете. Никаких иностранных шпионов, ничего такого даже близко. Но… — он задумался и с минуту смотрел на книгу, лежащую на полу, — … если милиция доберется до магнитофона, у них появятся вопросы. И вряд ли на эти вопросы можно дать хоть какие-нибудь здравомыслящие ответы.

— Что же нам делать?

— Насколько я понимаю, если я вообще хоть что-нибудь в этом понимаю, сейчас все зависит не от нас.

— А от кого? — встрепенулась Маша. Она готова была бежать на край света, чтобы найти тех людей, кого нужно было поторопить и от которых что-то зависело. — От милиции?

— Нет. Если уж на то пошло… я сам — милиция.

— Да⁈ — Маша открыла рот от удивления и взглянула на мужчину будто увидела его впервые. Даже слегка отодвинулась — скорее рефлекторно, нежели из-за какой-то предвзятости. — Как это… милиция?

Ни слова не говоря, он сунул руку во внутренний карман куртки и достал удостоверение — красную книжицу, очень похожую на ту, что показал ей Иван Белов, однако в отличие от той, здесь на лицевой стороне был большой герб и надпись вокруг него — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». А под гербом — она долго смотрела на эти цифры, не в состоянии их понять:

«1937 г.».

Маша медленно развернула удостоверение. прямо в центре справа находилась черно-белая фотография мужчины, который сейчас сидел слева от нее. В этом не было сомнений. Был он в военной в форме, два прямоугольника в петлицах — она не знала, какое это звание.

Сверху, над фотографией четкой типографской краской, будто бы удостоверение было выдано только вчера, было написано:

«Выдано» — дальше шла надпись рукой «7 января» и вновь печатными буквами — «1937 года».

Действительно по 31/XII-1941 г.'

Справа, совершенно не понимая, что это, она прочитала:

'НКВД СССР

Народный комиссариат внутренних дел Российской Федерации

УДОСТОВЕРЕНИЕ № 855

ст. лейтенант госбезопасности

т. Гром Федор Ильич

состоит на службе в НКВД г. Москва

на должности старш. следователя'

Она медленно закрыла красную книжицу, потом вновь открыла ее, снова прочитала все — от корки до корки, словно пытаясь обнаружить неувязку, подделку или, может быть, явную несуразицу — но все было на своих местах, печать, подпись, типографская краска и выпуклые гербовые знаки — как только ее пальцы коснулись удостоверения, она уже знала, что оно настоящее, тут ошибиться было невозможно, но ее мозг отказывался воспринимать увиденное и глаза искали этому подтверждение. Но не находили.

— Как же так… — дрожащими пальцами она вновь сложила книжицу, подержала ее еще мгновение и передала мужчине. — Но ведь это… невозможно…

— Я тоже так думал… — ответил он, пряча удостоверение в карман. — Одно радует во всем этом… — продолжил он после долгого молчания.

— Что же? — Маша недоуменно вскинула брови.

— Мы выиграли войну.

Она почувствовала себя дурой.